– О чем ты? Какая запись?

Я снова смотрю на него в упор. Долго. И я вижу, что в какой-то момент он начинает понимать. Его лицо становится совершенно белым, щеки обвисают, глаза наполняются слезами. Он пытается сглотнуть – похоже, у бедняги пересохло в горле.

– Ты имеешь в виду… запись той ночи? На базе горнолыжной команды?

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. – Мой голос звучит негромко, вкрадчиво. – Кто-то записал на телефон все, что тогда случилось. И то, как подмешивали наркотик, и само изнасилование. На записи видно всех, кто там был. То есть почти всех. И звук тоже есть… Парни, которые утверждали, будто я все выдумала, – они все там есть. Дейзи Риттенберг тоже была на вечеринке – и тоже попала в кадр. Она и сохранила эту запись. Все эти годы она хранила ее в сейфе под замком, но я нашла ключ и скопировала запись на свой телефон.

Бун открывает рот, но не может выдавить ни звука.

– Не знаю, кто я для тебя, Бун…

– Ты мой друг, Кит. А я – твой. Я твой самый лучший друг.

– Я не знаю, что на самом деле заставило тебя подойти ко мне в кафе в тот день и почему ты так сильно хотел со мной подружиться. Я не знаю, почему ты так стараешься быть внимательным, заботливым, добрым. Но догадаться нетрудно, Бун. Стыд. Чувство вины. – Я вздыхаю. – Наверное, ты боялся, что, если ты единственный не станешь держать язык за зубами и расскажешь полиции всю правду о той ночи, тебя задразнят до смерти и не дадут дотянуть до конца последнего школьного года. Ты боялся, что эти парни расскажут всем – и в первую очередь твоим родителям – о твоей сексуальной ориентации. И ты решил поступить как все. Не высовываться. Промолчать. Пусть торжествует зло, главное, чтобы тебя не тронули. Но все это время ты знал. Ты мог бы спасти меня. Может, ты даже мог бы спасти моего ребенка, но…