– Зачем же мне убивать Олдерли?

– Вы питали нечестивую страсть к его кузине, дочери цареубийцы, и хотели защитить ее. А Олдерли угрожал отправить ее на эшафот.

– В ваших словах ни капли правды, сэр, и вам это прекрасно известно.

– Вы человек неглупый, – произнес герцог. – То, что известно мне или вам, не имеет отношения к делу. Главное – убедить людей.

– У меня есть друзья.

Бекингем рассмеялся:

– Неужели вы думаете, что люди вроде Чиффинча и Уильямсона придут вам на помощь, если вас обвинят в убийстве? Они и пальцем не пошевельнут. – Герцог выдержал паузу, внимательно глядя на меня. – Короля это тоже касается. И особенно короля.

Я отвернулся. Прошло несколько секунд. Судя по звукам, Бекингем убрал шпагу в ножны.

– Для вас не все потеряно, – проговорил он мягко, почти ласково. – Нам обоим известно, что король и его министры не могут отдавать любые приказы, какие пожелают. Его величество завидует своему французскому кузену, обладающему абсолютной, ничем не ограниченной властью. Но в нашем королевстве все устроено по-другому. На что выделить средства, решает парламент, а я, вернее, мы, то есть те, кто посвятил себя нашему делу, пользуемся широкой поддержкой в палате общин и даже в палате лордов. Простые люди сочувствуют пресвитерианам, а не епископам. Они на нашей стороне, а не на стороне двора. Король прекрасно понимает, что стоит мне щелкнуть пальцами, и поднимется весь Сити.

Герцог умолк. Мы оба знали, что он раскрыл свое инкогнито. Однако его лицо по-прежнему было скрыто капюшоном, как будто этот маскарад сам по себе доставлял ему удовольствие, а мне хватило ума сообразить, что в разыгрываемой Бекингемом пьесе мне отведена роль зрителя.

– Работайте на меня, – тихо продолжил герцог. – Точнее, вместе со мной, Вилом и другими такими, как мы. Ради наших общих убеждений и интересов. Вы сохраните все свои нынешние должности, но при этом станете моими глазами и ушами. А когда мы добьемся своего, вас ожидает награда – и в этой жизни, и в следующей.

Я помедлил, прокручивая в голове его слова. И руки, и плечи пронзала стреляющая боль. Вдруг на меня накатила сильнейшая усталость. Если откажусь, велики ли мои шансы выбраться из этого подвала живым? И разве в словах Бекингема нет доли истины? Не пора ли мне задуматься о собственных интересах?

– Сэр, – произнес я. – Ничто не доставит мне большей радости, чем возможность исполнять свой долг перед Господом и служить вам.

Я отнюдь не гордился собственным поступком. Но что еще мне оставалось? Когда Бекингем оставил меня одного, давая мне время подумать, я успел сполна предаться мрачным размышлениям.