— Спасибо.

— Хоть и с оттенком человеконенавистничества и индивидуализма, одним словом — социопатии.

— Красиво выражаетесь!

— Но ваша мать… Зачем вам нужна была ее гибель?

Ответила она, не задумываясь, и голос ее прозвенел колокольчиком:

— Ну, знаете, как это бывает между матерью и дочерью… Вся эта скрытая ревность… Пропущенные детские утренники в школе, ссоры насчет места в шкафу…

— Я вас серьезно спрашиваю.

Одну секунду пальцы ее задумчиво барабанили по стволу пистолета.

— Моя мать, — сказала она, — была очень красивой женщиной.

— Знаю. Я видел фотографии.

Она фыркнула:

— Что там фотографии! Фотографии — это отдельные моменты. Мама была не просто красавицей, ты, сыщик хренов, она была воплощенной элегантностью, воплощенной грацией и воплощенной любовью без границ. — Дезире втянула в себя воздух.

— Так зачем вам нужна была ее гибель?

— Когда я была еще маленькой, мама взяла меня в город. «Девичник» — так она это называла, день только для девочек. Мы устроили пикник на Лугу, ходили по музеям, пили чай в «Ритце», катались на аттракционах в Паблик-Гарден. Это был чудесный день. — Она поглядела в окно. — А часа в три мы наткнулись на ребенка. Он был моего возраста — а было мне тогда лет одиннадцать. Китайчонок, и он плакал навзрыд, потому что кто-то из проходящего мимо школьного автобуса бросил в него камень и камень попал ему в глаз. И моя мать — я никогда этого не забуду — прижала его к груди, плача вместе с ним. Плакала она беззвучно, но слезы текли по ее щекам, а кровь мальчика пачкала ей блузку. В этом была она вся, Патрик. — Дезире отвернулась от окна. — Она плакала из-за других.

— И за это вы ее убили?

— Я не убивала ее! — прошипела Дезире.

— Нет?

— У нее машина сломалась, кретин! Понятно тебе? Это не планировалось. Она не должна была находиться в машине с Тревором. Она не должна была умереть.

Громко закашлявшись в кулак, она сделала резкий хриплый вдох.

— Произошла ошибка, — сказал я.