— Вы правильно поняли, мистер Маккриди. Я представляю федеральное правительство. Вам не кажется, что вы могли бы кое-что нам объяснить?

— Насчет чего? — Лайонел оглядел свои плечи, потом весь бар.

— Насчет вашей племянницы, — сказал я. — Слушайте, Лайонел, время засирать нам мозги прошло.

Он посмотрел направо в сторону стойки, как будто надеясь увидеть там кого-то, кто бы пришел ему на выручку.

— Мистер Маккриди, — сказал Раерсон, — мы можем, конечно, полчасика поиграть в «Нет-я-ничего-такого-не-делал/Нет-вы-сделали», но для каждого из нас это будет лишь пустой тратой времени. Мы знаем, что вы причастны к исчезновению вашей племянницы и что вы работали с Реми Бруссардом. Ему, кстати, это тоже не сойдет с рук, получит по первое число. Но сейчас речь о вас. Я предлагаю вам возможность расставить все по своим местам и, возможно, в дальнейшем получить некоторое снисхождение. — Он постучал по столу ручкой в ритме тикающих часов. — Будете дурить нам голову, я уйду, и по-хорошему у нас с вами не получится. Угодите в тюрьму на такой срок, что, когда выйдете, ваши внуки уже права на вождение автомобиля будут иметь.

Подошла официантка и приняла заказ: две кока-колы, минеральную воду для Раерсона и двойной скотч для Лайонела.

Ее возвращения мы ждали молча. Раерсон, как метроном, продолжал равномерно стучать ручкой по краю стола, твердо и бесстрастно глядя на Лайонела, который, по-видимому, этого взгляда не замечал и в мыслях унесся далеко и от стола, и от бара. Губы и подбородок у него поблескивали испариной. Мне показалось, что смотрел он внутрь себя, и его взгляд упирался в жалкий финал, в то, что он сейчас расскажет и чем разрушит свою жизнь. Он видел тюрьму. Видел доставляемые туда бумаги, необходимые для развода, свои возвращенные нераспечатанными письма к сыну. Видел десятилетие, переходящее в другое десятилетие своего одиночества наедине со стыдом, или свою вину, или просто человека, совершившего глупость, которую общество выставило под свет телевизионных софитов на всеобщее обозрение. Его фотографию опубликуют в газете, имя станет ассоциироваться с похищением детей, а жизнь — пищей для ток-шоу на телевидении, перемывания в бульварных газетках и ехидных шуток, которые будут помнить гораздо дольше тех, кто их придумал.

Официантка принесла наш заказ.

— Одиннадцать лет назад, — начал свой рассказ Лайонел, — мы с друзьями сидели в одном баре в центре города. Устроили холостяцкую попойку, все здорово набрались. Одному из нас очень захотелось подраться. В качестве противника он выбрал меня. Я его стукнул. Один раз, но он ударился об пол и раскроил себе череп. Штука в том, что я бил не кулаком. В руках у меня был кий.