Потом судья официально объявил, что подсудимый будет казнен в Инвернесском замке между восемью и десятью часами утра двадцать четвертого сентября. Сняв черную шапочку, он добавил:

— Да смилуется Бог над вашей душой.

Эпилог

Эпилог

Суд над Родриком Макреем закончился в пятницу девятого сентября. На следующее утро мистер Синклер разыскал Джона Мёрдока и вручил ему рукопись Родди. В те времена не существовало официального механизма обжалования приговора, и адвокат надеялся, что Мёрдок поможет организовать кампанию за смягчение приговора Родди. Похоже, он рассуждал так: публикация воспоминаний Родди приведет к волне общественной поддержки приговоренного[60].

Мистер Мёрдок отнесся к этому скептически, хотя и не осуждал планы адвоката. Он согласился прочитать рукопись и предложить редактору «Инвернесского курьера» опубликовать ее отрывки в газете или издать в «экстренном выпуске». Мистер Синклер предоставил ему заниматься этим делом, а сам провел выходные дни, набрасывая прошение лорду-адвокату[61] Монкриффу, высшей юридической власти в стране.

В своем письме мистер Синклер не делал попыток заявить, будто приговор его подзащитному не заслуживает доверия или что в ведении судебного заседания имелись какие-то нарушения. Вместо этого его прошение о смягчении наказания открыто взывало к милосердию. Бегло описав детали дела, он просил:

«Согласно и показаниям свидетелей на суде, и отчету самого Родрика Макрея, до поступков, в которых он признан виновным, его довело целеустремленное и решительное преследование человека, ставшего его главной жертвой. На суде было выслушано достаточно показаний об эксцентричном поведении и психических дефектах обвиняемого, чтобы присяжные совещались два дня; а когда вердикт все-таки вынесли, то большинством, а не единогласно, что само по себе доказывает: здравомыслящий человек способен допустить, что обвиняемый был не в своем уме. И это несмотря на неоднократные самоубийственные заявления самого подсудимого; заявления, позвольте добавить, не говорящие о его здравом рассудке. Зачем нормальному человеку добровольно делать заявления, которые, будучи принятыми за чистую монету, приведут его на виселицу? Такие резонные сомнения присяжных в здравомыслии моего подзащитного наверняка говорят против применения самого сурового из предусмотренных законом наказаний.

В заключении мой подзащитный занимался составлением отчета о событиях, которые привели к преступлениям (копию я представляю на ваше рассмотрение). Составляя этот отчет, он продемонстрировал дарования и умственные способности, далеко превосходящие те, каких следовало бы ожидать от человека его происхождения и образования. Давая показания, мистер Дж. Брюс Томсон, штатный врач общей тюрьмы в Перте, заявил, что за его многолетнюю практику общения с осужденными и безумцами он не встречал ни единого заключенного, способного создать достойную литературную работу, — суждение, подчеркивающее исключительный характер мемуаров мистера Макрея. Предать смерти человека, обладающего чувствительностью и умом, позволившими написать обширный литературный труд, было бы, я решительно утверждаю, жестоким и нецивилизованным поступком. К тому же возраст заключенного — всего лишь семнадцать лет — и его в остальном не запятнанный характер могут послужить смягчению приговора. Поступки, в которых признали виновным мистера Макрея, были совершенно не в его характере, и, учитывая его исключительную одаренность, есть все основания предполагать, что, отбыв тюремное заключение, он сможет жить плодотворной жизнью.