Неспешным шагом братья брели мимо серых надгробий, покрытых мхом и плесенью. На всех была выбита одна фамилия, великая, как бездна между Англией и США, вечная, почти как Господь Бог. Фамилия с историей – Лидс, – которая веками взращивала репутацию; частное кладбище – апогей их отрешенности от мира.

Майкл резко остановился, словно внезапно налетел на край пропасти, долго подавлял комок в горле и резь в глазах, набирал воздуха в легкие и сжимал кулаки, искал смелость, чтобы войти в толпу черных костюмов и платьев, душных приветствий и пластмассовых соболезнований: умирать таким молодым, как несправедлив мир, пусть земля ему будет пухом. Он закусил щеку до крови – солоновато-железный привкус застыл во рту, точно он жевал горстку монет, – и обвел присутствующих неживыми глазами – он презирал и ненавидел их всех.

Эд по-отечески похлопал его по спине, после ободряюще стиснул плечо:

– Прорвемся.

Майкл одернул себя, сдержав язвительную колкость, – за последнее время это был самый подбадривающий поступок, который кто-либо совершал по отношению к нему. Не «прорвешься», но «прорвемся» – всегда вместе, вдвоем, несмотря ни на что. Ну что за человек? Нельзя быть таким добрым, подумал он, это просто патология. В последние годы Майкл только и стремился вывести Эда из себя, но тот с достоинством принимал удар, и оттого он все гадал, сможет ли хоть что-то переломить его спокойно-благостный настрой, стены невидимого буддистского храма, где никто не слушает дурного, не говорит дурного и не смотрит на дурное. Третья мировая? Спуск всадников Апокалипсиса на землю? Пропасть, внезапно разверзшаяся под ногами? Эд точно рос за год на пять и к двадцати пяти познал жизненную мудрость, как монах или вождь племени, отказавшийся от всего мирского, – он все подмечал и без труда завоевывал расположение людей. Его можно было только любить или обожать – негативных чувств он не вызывал. Втайне Майкл мечтал походить на него хотя бы на сотую долю, но верил, что для этого ему нужно было родиться от другого мужчины – от отца Эда.

Вытащив вспотевшие руки из карманов, Майкл беспокойно сжал их в кулаки, и так несколько раз, пока не унял дрожь. Пробрался через белый шум к черной пасти, зияющей в ослепительной зелени подстриженной травы. Могила с невероятно ровными стенками, точно сделанная с помощью формы для выпечки, – идеальная могила для идеального человека.

Гроб все еще везли – посылка без адресата.

Припекало. Он сильнее стиснул челюсти и кулаки. Язык присох к небу – ни вздохнуть, ни выдохнуть. За воротником рубашки взмокло – он оттянул его, расстегнул верхнюю пуговицу. Дышать, стоять прямо, не рухнуть в обморок. Окутанное безмолвием, время погрузилось в знойное марево, замерло в неверии. Фредерик Лидс – исключительный юноша из исключительной семьи. Почему человек, подобный ему, добровольно расстался с жизнью? И если это произошло, может (и должен ли) Майкл дышать, ходить по земле и разговаривать?