- Но Леясстраут утверждает, что когда он ночью уходил, то захлопнул дверь за собой. Инспектор Каркл и врач тоже подтверждают, что нашли дверь запертой.

- Леясстраут? Это еще кто такой?

- Вы незнакомы с ним? Впрочем, сейчас это неважно. Так как же все-таки с дверью? Она была открыта или закрыта?

Почтальон с ответом не спешил.

- Память у меня неважная, - наконец сказал он. - Может, что-нибудь и перепутал. Теперь начинаю припоминать. Вроде дверь действительно была закрыта. Да, да, но зато окно… окно было раскрыто. Вспомнил, я через окно и влез. Потому и пуговица, которую подобрали там, могла оказаться моей.

- Куда вы так торопитесь? - усмехнулся Розниек. - До пуговицы мы еще дойдем. А сейчас у меня такой вопрос: во время осмотра места происшествия вы утверждали, что Упениеце никаких писем не получали. Помните?

- Еще бы не помнить, я им писем не носил. Розниек провел жирную черту на листе бумаги, лежавшем перед ним.

- А куда же девались три письма, посланные Катрине Упениеце из Риги?!

Почтальон долго морщил лоб.

- Откуда мне знать? Что мне на почте дают, то я и разношу. А если они где-то пропали, то я за это не отвечаю. Мне чужие письма ни к чему. А может, бедной Катрине никто их и не посылал. - Почтальон, похоже, был встревожен всерьез.

Розниек достал из ящика стола продолговатую толстую тетрадь в коричневой обложке.

- Узнаете эту книгу? Это ваш журнал регистрации заказных отправлений. Он взят из архива почты. Вот здесь, - он раскрыл журнал на странице, заложенной полоской бумаги, - зарегистрировано адресованное Катрине Упениеце заказное письмо, и тут ее расписка в получении - поддельная. Кто это сделал?

Почтальон выпрямился точно от удара хлыстом.

- Неправда, неправда! - закричал он, отмахиваясь обеими руками. - Я всю жизнь честно зарабатывал свой хлеб, никому зла не делал! А теперь меня хотят обвинить в том, что я лишал двух одиноких женщин единственной радости - писем! Так опозорить старого человека! - Почтальон вдруг побледнел и стал задыхаться. - Мне плохо!.. Воды, ради бога, воды… - Дрожащими руками он поднес ко рту стакан воды, налитый ему Розниеком.

XXXII

XXXII

В приемной прокуратуры стояла тишина, хотя народу набралось порядочно.

Дверь кабинета открылась, и на пороге появился прокурор.

- Все ко мне? - спросил он, взглянув на часы. В четыре заседание бюро райкома партии. О том, чтобы успеть пообедать, не могло быть и речи.

Чета старичков, как видно, приехавшая из отдаленного селения, встрепенулась. Старушка подтолкнула супруга.