Я «выгляжу расстроенной», заявила она и приготовила мне чай. Притронуться к нему я не смогла. Она не злорадствовала. Мило извинялась – с обычной снисходительностью молодости. Сказала, что ей жаль, но что уже поздно. Фил собирается бросить работу, переехать и начать все сначала.

Фил.

– Филипп не любит деревню, – ответила я. – Он не поедет.

– Ему неважно, где именно жить. – Она самодовольно мотнула головой. – Лишь бы вместе. Фил хочет завести семью.

– Филиппу не нужно заводить семью. Семья у него уже есть.

Она заговорщически улыбнулась:

– А будущий малыш?

Малыш. Еще один ребенок?

– Филипп больше не хочет иметь детей! – Я захлебывалась словами. – Не хочет распыляться!

Господи, это ведь его слова… докатилась…

– А этого ребенка – хочет! – Она погладила свой плоский живот. – Идем, покажу, что он купил.

Я пошла за ней в спальню. Ну и духота… дышать невозможно. Не плакать, нет! Только не здесь… Я застыла в дверях… ребенок… Какая жаркая у Филиппа толстовка… термобелье… Я дернула ворот – раз, другой… Зачем я ее надела? Грудь распирало, внутри нарастало отчаяние. Как там его?… Жизненный цикл лягушки… причины Второй мировой… Обвив, как цапля, одну ногу другой, я задыхалась, судорожно втягивая воздух, – и все теребила и теребила завязку капюшона. Скрутить узлом, дернуть, скрутить, дернуть… Девушка нагнулась к кровати, из-под штанов выглянул треугольник трусиков. Она обернулась, что-то нежно прижимая к лицу. Плюшевый кролик.

Точно такой же розовый кролик, как у Милли. Только новее.

Выражение ее лица… по-детски наивное, доверчивое. Передо мной стояло воплощение женщины, купающейся в любви, женщины, которую носят на руках. Меня больно резануло по сердцу. Ее лицо, и еще глупое ребячество Филиппа, подарившего любовнице точно такую же мягкую игрушку, как у собственной дочери. В эту минуту завязка, которую я нервно терзала пальцами, не выдержала, узел на конце развязался, и после очередного моего рывка она вдруг выскользнула из капюшона. Я не успела еще ничего сообразить, а в моих руках уже откуда-то взялся шнурок. Шаг вперед – и этот шнурок обвился вокруг Аниной шеи. Ее пальцы метнулись к горлу, сдирая, впиваясь… но я не двинулась с места. Она молотила в воздухе руками, извивалась, дергалась, корчилась. И от этого только быстрее слабела. Я оторвала ее от пола. Какими легкими, оказывается, бывают женщины… Умирающий человек, как я говорила Кларе, – это страшно. Гораздо страшнее, чем умерший. Это длилось недолго. Лишь несколько минут – и ее тело обмякло. Я опустила ее на кружевное розовое одеяло…