Я аккуратно вынимаю хлеб из проволочной корзины над головой, беру упаковку чеддера из холодильника. Я смотрю в окно – серые облака как ни в чем не бывало бегут по небу мимо побледневшей от страха луны. Деревья опять стонут – ветер крепчает.

А если Энгус прав насчет шторма?

Мне нужно накормить дочь.

Когда сыр на хлебе плавится и на нем выступают пузырьки, я вынимаю тосты из электрогриля, раскладываю на тарелке, режу на маленькие кусочки – на один укус – и несу в столовую, где терпеливо ждет Лидия. На ней теперь голубенькие носочки, вероятно, только что надела. Снова появился плюшевый леопард – он сидит на столе возле нее, и его застывшая игрушечная улыбка направлена прямо на меня.

Лидия берет свои детские вилку и нож из оранжевой пластмассы и начинает с аппетитом расправляться с тостами. Рядом с ее тарелкой лежит книга. Обычно я не позволяю ей читать за едой, но сегодня я не собираюсь ее одергивать.

Лидия кажется мне на удивление довольной – несмотря ни на что.

Крупные облака полностью закрыли луну, жалобы деревьев сделались громче. Дождь бьет по стеклу со злостью и презрением. Лидия ест, читает и мурлычет себе под нос песенку: «Мой милый в далекие страны…»

Это любимая колыбельная Кирсти.

«Вернись, вернись, вернись же, мой милый, ко мне!»

Я пытаюсь сохранять спокойствие. Но внезапно мной завладевает неодолимое чувство, что передо мной сидит Кирсти. Она находится в нашей сумрачной гостиной, в отсыревшем доме на острове Торран, который сжался в предчувствии надвигающегося шторма. Каждые девять секунд маяк посылает над водами пролива настойчивые отчаянные сигналы: «Помогите, помогите, помогите».

– Лидия! – зову я.

Никакой реакции.

– Лидия.

Никакого результата. Ест и гудит себе под нос. Плюшевый Лепа улыбается, сидя на столе. Мне надо обязательно вернуть себе способность логически мыслить: здесь сидит Лидия, я обозналась из-за стресса.

Я откидываюсь назад и делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться и внести ясность по отношению к дочери. Нужно быть объективной.

На ум приходят слова Энгуса: «Спроси у своей дочери о том, что произошло на самом деле. Пусть она расскажет тебе то, что сообщила мне шесть месяцев назад».

Здесь есть нечто мучительное, пробирающее до костей, и его отрицание педофилии звучит наполовину убедительно. Я не верю ему, однако меня терзают сомнения. Неужели я поторопилась, сделав неправильные выводы?

Что мне делать?