ИЮЛЬ.

Что-то происходит, но неуверен, что это признак прогресса. Алетт написала изумительный пейзаж – вид из окна на сад и беседку. Я похвалил картину, и Алетт, похоже, очень обрадовалась. Но в тот же вечер от холста остались одни лоскуты.

Как-то доктор Луисон попросил Келлера зайти к нему. За чашкой кофе психиатры долго обсуждали дела.

Было решено выписать нескольких пациентов с признаками стойкого улучшения. Зашла речь и об Эшли.

– По-видимому, следует попробовать групповую терапию, – вздохнул Келлер. – До сих пор ей ничего не помогает.

– Сколько больных предлагаете задействовать?

– Не более полудюжины. Ей пора начинать общаться с другими людьми. До сих пор Эшли жила в собственном мирке, а это, вероятно, ей только во вред. Я хочу, чтобы она вырвалась из этого замкнутого круга.

– Что же, идея не так плоха. Пожалуй, стоит попытаться. Но, Гилберт, не переусердствуйте. Помните о нашем разговоре. Тут нужна крайняя осторожность.

Доктор Келлер сам пришел за Эшли и повел ее в маленькую гостиную, где уже оживленно беседовали несколько человек.

– Я хотел бы познакомить вас кое с кем, – объяснил Гилберт и стал называть имена, но Эшли, отвыкшая от общества, слишком смущалась, чтобы все сразу запомнить. Звуки сливались, путались, лица плыли перед глазами. Наконец она немного освоилась, но собравшиеся показались ей немного странными. Мысленно она успела дать всем прозвища: Толстуха, Скелет, Лысая, Хромой, Китаянка и Добряк. Все были очень вежливы с ней.

– Садитесь, – предложила Лысая. – Хотите кофе?

Эшли придвинула к себе стул.

– Спасибо.

– Мы слышали о вас, – вставил Добряк. – Вам много пришлось перенести.

Эшли кивнула.