Они так и жили — втроем, без женщин, делали все сами, что вызывало немало пересудов и любопытства у песчанских кумушек.

— Чо, рожи обезьяньи, уставились?! — зло выкрикнул Трофим, за спиной которого яростно сопел Яшка и щерился до конца так и не протрезвевший Алеха. — Самогонку давай, поняли? И быстро, мать вашу ети!

— Продали самогонку, продали. Ничего больше нету, совсем нету! Завтра будет, завтра приходи однако, — затараторил старший из корейцев.

— Ах, нету… — протянул Трофим. — А вот это видел?!

Он поднял топор на уровень глаз.

— Нету, совсем нету! — протянув руки ладонями вверх, повторил кореец.

— Режь их, Яха! — крикнул Трофим и с разгиба руки ударил лезвием топора ближайшего корейца в лицо…

Старика Ту-Пен-Ха и средних лет Ан-Ир-Сана они убили сразу. Одного топором Задорожный, другого схватил за руки Алеха, а Яшка несколько раз ткнул своим ножом.

Младшего — Ким-Тан-Ена — Алеха с Яшкой привязали навзничь к столу. Требовали денег, но тот молчал, с ненавистью глядя на убийц. Тогда Верхоленцев рывком содрал с жертвы полотняную рубаху и с дурным смехом вдавил кончик ножа в кожу несчастного на боку, а потом резко дернул нож поперек живота, распластывая от бока до бока горизонтальным надрезом брюшину. Кореец пронзительно закричал.

— Стало быть, голосок-то имеешь, ишь, какой прорезался! Чо, желтая тварь, больно-о? — затрясся в истеричном смехе Яшка. — А ты нам про денежки скажи…

Кореец кричал, обливаясь кровью, а Яшка вновь и вновь резал ему живот поперечными полосами.

Когда жертва потеряла сознание, рыскавшие по всем углам Архипов и Задорожный заорали, чтоб Яшка не маялся дурью, а лучше искал бы самогонку, коли узкоглазая мартышка ничего не говорит.

Верхоленцев мутным взором окинул окровавленное тело, запрокинутую голову с отчаянно пульсирующими венами и — с размаха резанул по этим венам, уворачиваясь от брызнувшей темной крови. Потом с интересом смотрел, как кровь толчками выплескивается из раны, судорожно подергивается тело…

Они нашли немного денег, связали в три узла немудреное барахло. Знатно наследив в кровяных лужах, подались прочь.

У дома старухи Антонихи сбросили узлы наземь. Трофим Задорожный дернул за плечо Алеху Архипова.

— Алеха, зайди к бабке, силов нету. На, — протянул жмень серебра. — Давай, сам говорил, что Антониха приторговывает самогонкой…

Так и оказалось. Бабка-шинкарка, после недолгою торга, потребовав вперед деньги, просунула в квадратное оконце на массивной двери, специально прорезанное для спокойной торговли, заткнутую деревяшкой бутылку.

Вернувшись к Трофимовой сожительнице, дрыхнувшей без задних ног в ощутимо выстуженной избе, молча и быстро, почти не закусывая, выпили бутылку и завалились спать.