В темное окно постучали, к стеклу приблизилось широкоскулое лицо младшего из постояльцев — неулыбчивого и страсть как жадного до еды Бориски. Он мотнул головой, мол, давай, отпирай.

Шурочка, набросив меховую душегрейку, ленивой кошкой проплыла в сени. Откинула на входной двери кованый крюк. В проеме возник Бориска, зарыскал глазами по темным сеням.

— Дома кто есть?

— Ага, мы с Маняткой да домовой! — Шурочку смешила эта вечная осторожность постояльцев.

Бориска обернулся в темень улицы и, вложив два пальца в рот, негромко свистнул.

— Входи ты, ли чо ли! — рассердилась Шурочка, зябко кутаясь в душегрейку. — Не лето на дворе! Ишь, мороза напустил!

Из темноты неслышно возник Ленков.

— Ой, Константин Степанович, напугали! — тут же сменила тон хозяйка, залилась колокольчиком. — Припозднились нынче, милости прошу!

— Уехал супруженик? — спросил Костя, проходя в дом.

— Проводила…

— Хорошо, — отрывисто бросил Ленков и ткнул полушубок на крюк вешалки. Завернувшийся наизнанку полушубок обнажил прямоугольный мешочек кармана, в котором явственно обрисовывался оттягивающий его револьвер.

Проследив за взглядом молодицы, Ленков пояснил:

— От лихого люда так сподручнее.

Шурочка понимающе закивала головой. На мгновение пришла странная мысль: почему-то у квартирантов постоянно служба ночью, да и днем, отоспавшись, исчезают неизвестно куда, а еще приводят порой таких подозрительных знакомых, что даже неприятно от их угрюмых и тяжелых взглядов. Липкие взгляды, страшные.

— Ты бы нам, хозяюшка, поужинать накрыла, — мягко попросил Костя.

Шурочка тотчас бросилась собирать на стол, — в печи томился чугунок наваристого борща и тушеное мясо с картошкой. Для таинственного и привлекательного постояльца Ситникова не жалела всех своих кулинарных талантов.

— Присаживайся с нами, — пригласил Костя, откупоривая заиндевевшую с мороза бутылку китайской водки.

— Что вы, я же не употребляю, — зарделась Шурочка.

— Но-о… — покровительственно протянул под Борискино гыгыканье Костя. — Как без хозяйки-то?

— Разве что капельку, за компанию…