Она взглянула на второй ряд фотографий – анфас, профиль… и ее снова охватил ужас, смешанный с отчаянием. Яркий офисный свет делал пятна крови особенно яркими и блестящими, подчеркивал их насыщенный алый цвет, хотя некоторые из них уже побурели по краям. Кристина заметила, что на рубашке и штанах Закари кровь кое-где начала подсыхать и ткань в этих местах немного как бы скукожилась.

Она изучила все снимки, потом положила их перед собой лицом вверх, так что теперь все восемь были хорошо видны – и со всех них на нее смотрели голубые глаза, смотрели прямо ей в душу, в сердце. Она подумала о сердечке своего ребенка, таком трепетном и нежном, и ей невыносимо было понимать, что вот это – отец ее ребенка. Она вглядывалась в глаза Закари и не могла не думать о том, не придется ли ей когда-нибудь вот так же со страхом вглядываться в глаза своей маленькой девочки или мальчика. От всей души надеясь, что консультант по генетике была права, Кристина все же боялась, что прав был Маркус и что такая чудовищная склонность к насилию все-таки может быть зашифрована в ДНК и передаться по наследству ее ребенку, что это такая же врожденная особенность, как гибкость или способности к математике или языкам. Кристина молила Бога, чтобы Закари оказался невиновен, ей невыносимо было представлять его там, среди этого моря крови – крови молодой, ни в чем не повинной медсестры, которая совсем не заслужила такой жуткой смерти. Гейл Робинбрайт была отзывчивой и доброй, она посвятила жизнь заботе о других людях – она спасала им жизни! И пусть в ее жизни было слишком много мужчин – с ее стороны это была отчаянная попытка справиться с болью от потери любимого, который погиб на войне.

Из глаз Кристины хлынули слезы – и она не знала точно, о ком плакала – о Закари ли, о Гейл, о Грифе, о своем ребенке или о Маркусе. Все они теперь были связаны между собой, сплелись в тугой нераспутываемый клубок из плоти и крови – и ничего с этим нельзя было поделать. Как будто их вены, артерии, нервы и ДНК переплелись между собой, как резиновые трубки, образовав единое целое, которое нельзя было ни разорвать, ни тем более распутать.

Кристина вытерла слезы, собрала фотографии и сунула их обратно в конверт. На нее навалилась страшная усталость и апатия, поэтому она бросила конверт на ночной столик, а затем откинулась на подушки и вытянулась на постели, по-прежнему закутанная в купальный махровый халат. Ей надо было восстановить силы – и хотя бы немного поспать. Закрыв глаза, она попыталась выкинуть из головы все мысли и просто позволить сну унести ее на своих легких крыльях.