– Когда вы узнали?

Я возвращаю фотографию.

– Несколько месяцев назад. Я вам писал, но вы не ответили.

Я качаю головой.

– Извините… Я получаю много писем. Моя помощница…

– Мне обязательно нужно с вами поговорить. Вы же понимаете, правда? – Он медлит, кусает губу. – Позвольте, я присяду?

Я перевожу дыхание. Надо выиграть время.

– Пойдемте в дом. Хотите чаю?

Я беру палку и поднимаюсь с деревянной скамьи, однако он снова лезет в рюкзак.

– Вот еще одна, хотя там значатся только дата и место. Я подумал – может, вы… – Он умолкает и протягивает мне снимок, болезненно морщась, словно не в силах на него смотреть.

Фотография истрепалась от времени, правый уголок загнут, черно-белые тона вылиняли до сепии. Надпись на кромке тоже выцвела:

Лидо, Венеция – апрель 1928 года

На снимке группа мужчин и женщин: молодые, загорелые, позируют на камеру: стоят полукругом, тесно, касаясь руками и ногами. Нэнси – в центре, слева; темные кудри наполовину скрывает полосатый берет. Напряженный взгляд не вяжется с легким курортным нарядом: льняные брюки и блузка. Она выглядит совсем крошечной возле мускулистого парня справа: он держит ее за руку, а другой рукой обнимает улыбающуюся женщину в кимоно. В самом конце полукруга, справа – мужчина в узорчатом махровом халате и парусиновых туфлях с пряжками. Он оглядывается назад, на своих друзей – такой высокий, что смотрит поверх голов. Красивое лицо, однако во взгляде и линии губ есть нечто властное, почти жестокое. Может быть, это всего лишь игра света; кажется, он смотрит на Нэнси.

– Вы их знаете?

Я могла бы все отрицать. Меня вообще нет на этой фотографии; весной 1928 года я находилась за сотни миль, в Лондоне, выставляла себя на посмешище в суде. Хотя я закрываю глаза, это лицо – единственное – остается гореть под веками. Даже сейчас, столько лет спустя, боль пронзает осколками разбитого стекла.

– Вы узнали кого-нибудь?

Я уже и так выдала себя – он почувствует ложь. Но если признаваться, то до конца. Смогу ли я?

– Пожалуйста! – Он берет меня за руку – мягко, без нажима. – Расскажите мне правду, хоть самую малость! Понимаете, из семьи никого не осталось – никого, кто знает.

Ты должна ему рассказать.