Эти слова не предназначались для меня, но я изо всех сил старалась им следовать. Однако постоянная борьба с тревогой постепенно превратилась в сражение. Конечно, все усугублялось звонящим без перерыва телефоном, пока родители не отключили звонок – теперь сразу включался автоответчик. Кроме того, периодически я просыпалась по ночам из-за того, что мимо с ревом проносились машины, а люди кричали в наши окна о Пенни и Сатане и о том, что, по их мнению, происходило в нашем доме. Отец многократно обращался в полицию, но ему все равно снова и снова приходилось чинить наш почтовый ящик и поднимать перевернутые мусорные баки.

Никто не упоминал об исходной договоренности с Альбертом Линчем – а ведь он обещал позвонить через несколько дней, чтобы выяснить, что происходит с его дочерью. Прошло три дня, пять, шесть, восемь, но он все не объявлялся. Однажды днем я увидела, как моя мама тихо вошла в комнату Роуз с подносом с едой, как в больнице для немощных, и тут мне пришло в голову, что Абигейл провела у нас уже две с половиной недели.

«Семнадцать дней», – подумала я, сделав мысленные подсчеты.

Наступило начало июля. Прошел официальный праздник, но с задних дворов продолжал доноситься гром фейерверков, перемежавшийся ружейными выстрелами. Стало так жарко, что мама начала готовить холодные обеды – свекольник, сэндвичи с тунцом, салаты из помидоров и огурцов – обычно такие трапезы она устраивала только в августе. Вентиляторы работали на полную мощность, гоняя горячий воздух по всему дому.

Должно быть, в тот вечер мама устала от необычных блюд и приготовила на ужин овощную лазанью, воспользовавшись рецептом из газеты. Идея казалась хорошей, но после того, как духовка проработала целый час, в доме стало жарко, как в тропических джунглях. Тем не менее мы заняли свои обычные места за кухонным столом.

– Я помню, – сказала я, прикончив комара, который залетел внутрь, – как мы с Роуз были маленькими и, когда становилось так жарко, вы возили нас купаться в пруд в Колберте.

Мы не вспоминали об этом уже несколько лет, но я представила нас с сестрой в ярких купальниках, плещущихся в воде или засыпавших друг другу ноги мокрым песком на берегу. Мне хотелось понять, помнят ли о тех временах родители.

Мама продолжала есть, точнее не есть, а резать на кусочки приготовленное ею блюдо, отделяя перцы от лука и помидоров на своей тарелке. За прошедшие семнадцать дней – с того момента, как Пенни посадили в клетку, в подвале оставили гореть свет, в нашем доме поселилась Абигейл, отец вернулся без Роуз, – моя мама ни разу не жаловалась на недомогание. И все же я ощущала, что в ней что-то неуловимо изменилось, и, если уж быть честной до конца, это случилось после нашей поездки в Огайо.