— Я вам сообщаю, что ваш клиент может оказаться убийцей. Это для вас ничего не значит?
— Единственная вещь, которая для меня что-то значит, сэр, это
Когда Мэтью убедился, что Примм закончил свою тираду, он сказал негромко:
— Ей можно помочь. Не должна она сидеть взаперти, одна, изо дня в день.
— Вы еще и доктор, оказывается?
— Я просто хочу узнать ее имя и ее историю.
— С тем же успехом можете попросить луну спуститься с неба и сыграть вам на скрипке.
— Я действительно надеялся, что вы мне поможете, — сказал Мэтью. — Но если вы отказываетесь, я буду показывать этот портрет во всех тавернах Филадельфии, пока кто-нибудь его не опознает. Или во всех пансионах. Или во всех церквах. Я узнаю ее имя
— Ах, вот как. Что ж, тогда я действительно должен вам помочь, раз вы настроены столь решительно.
С улыбкой, похожей на разрез бритвы, Примм взял портрет, разорвал пополам и начал рвать половинки в клочки. Мэтью чуть не прыгнул вперед, чтобы спасти хоть что-нибудь, но было уже слишком поздно.
Обрывки лица посыпались из рук Примма на стол.
— Ну вот! Теперь можете лечь спать пораньше!
Глава сороковая
Глава сороковая
Мэтью стоял на улице перед конторой Примма и размышлял, куда теперь. Он считал, что ему еще повезло не получить пенделя под зад от осознающего собственное превосходство клерка.
Вот интересно, что когда он потянулся взять обратно «Уховертку», Примм сдернул ее со стола, усыпанного обрывками рисунка Берри, и вызывающе посмотрел на Мэтью глазами-бусинками гремучей змеи — дескать, попробуй только. Это по крайней мере говорило об одном: Примм не хочет, чтобы газету показали еще кому-нибудь.