Как Хадсон и предупреждал, его ждало жестокое, душераздирающее зрелище, и сколько бы он к нему ни готовился, вынести его с должной стойкостью так и не сумел. Всё время этого визита ему казалось, что нечто жестокое и кровожадное разрывает в клочья его и без того истерзанное сердце.

Фредерик Нэш — назначенный мэр деревни Фэлла — сидел в кресле в гостиной и изучал развернувшуюся перед ним сцену ничего не выражающим взглядом. Лицо его казалось пустой каменной маской. Его жены Памелы здесь не было — Хадсон предупреждал Мэтью, что она не хочет встречаться ни с кем, кто знал Берри Григсби в ее прошлой жизни. Во время визитов этих людей она предпочитает прятаться в комнате в задней части дома и не вставать с постели. Одурманенная наркотиками и пребывающая в глубинах безумия, она не вынесла необходимости расстаться с куклой, которую раньше звали Берри Григсби и которая теперь играла роль их погибшей дочери Мэри Линн. Где-то на задворках своей души, в которых еще осталось что-то от хорошего человека, Мэтью даже сочувствовал этой бедной женщине: она, похоже, так и не сумела справиться с давней утратой и теперь не желала мириться с новой. Возможно, как и сам Нэш, который выглядел разбитым и потерянным. Волновали ли его только собственные чувства, или он переживал за состояние супруги? Трудно было утверждать наверняка. Мэтью казалось, что никого, кроме него самого, не интересуют переживания обезумевшей от горя матери, но он не был в этом уверен.

Только в случае одного человека можно было не сомневаться, что этическая сторона вопроса его не трогает. Мэтью сидел и неотрывно следил за тем, как Лазарус Файрбоу методично и бесстрастно изучает внешнюю оболочку, оставшуюся от Берри Григсби.

Они с доктором встретились у дома Нэшей ровно в девять часов. Мэтью тут же начал стучать в дверь, дивясь тому, с какой яростью наносит по ней удары. Как только Нэш выглянул в окно и увидел их, взгляд его заметно потускнел. Он впустил их в дом, и ему пришлось отшатнуться от Мэтью, который влетел внутрь яростным вихрем. Не было ни приветствий, ни ненужных любезностей. Едва увидев мэра, Мэтью сказал: «Приведите ее», так и не сумев скрыть в голосе нетерпеливую дрожь.

Он не был готов к тому, что увидит.

Девушка, которая сидела на диване с пестрой обивкой, была слишком непохожа на ту, что прогуливалась когда-то по цветущим садам Нью-Йорка. Толстый слой белил и румян скрывал под собой все ее прелестные веснушки, а медные волосы с красноватым отливом прикрывал огромный каштановый парик, в локоны которого были вплетены детские ленточки. Но больше всего шокировал взгляд. Ее глаза казались мертвыми. Нет, даже мертвее, чем просто мертвыми! Это были две раскрасневшиеся бездны, в глубинах которых застыло наркотическое ничто. Тело Берри было втиснуто в фиолетовое платье с убийственно вычурным кружевным воротником с кучей белых и розовых оборок. А еще от нее исходил запах. Запах того, что Мэтью мог бы описать только словом «гниль». Пока он был еще неявным, скорее напоминавшим яблоко, которое разрезали и оставили высыхать на сильном солнцепеке, но уже уловимым и грозящим усилиться до жуткого сладковато-гнилостного смрада.