Сдвинув картуз набекрень, Пантушка распушил волосы. И хотя у него не получилось чуба, Пантушке казалось, что он стал чем-то похож на Стародубцева. Он согласен был перенести любые попреки матери, любую ругань, даже порку. Все это было пустяком в сравнении с тем наслаждением, какое он испытывал, шагая в бескозырке по лесной дороге рядом со Стародубцевым.

Милиционер заметил, что картуз без козырька.

— О, да ты, браток, как юнга!

— Кто?

— Юнга. Возьмут на корабль вот такого мальчишку и учат на матроса. Юнгой называется.

— Юнга, — повторил Пантушка.

Новое звучное слово открывало в его воображении незнакомый мир, иную жизнь, состоящую из одних опасностей и подвигов.

— Ты знаешь Малиновую поляну?

Вопрос Стародубцева напомнил Пантушке о предстоящем деле.

— Знаю.

— Я бывал там, но очень давно. Ты уж веди меня.

— Дядя Игнаша, почему не сделать облаву? Тогда бы обязательно изловили.

— Идем мы не на верное дело. То ли они прячутся на Малиновой поляне, то ли в другом месте. Позвал бы я людей на облаву, а вдруг впустую. Надо мной бы смеялись потом.

— Я слышал, они говорили про Малиновую поляну.

— Мало ли почему они ее помянули. Ты ведь не знаешь.

— Не знаю.

Стародубцев вдруг остановился, стал смотреть на деревья.

— Хороши наши края, Пантелей. Хороши! Какое богатство! Ты гляди. Сосны-то, сосны!.. Прямые, как свечи. Красавицы. А березы, ели… Да что говорить!

Лес был и в самом деле хорош. Выше всех деревьев поднимались кудрявые вершины сосен. Пониже росли березы и липы, а еще ниже невысоким ярусом густо сплетались ветки орешника, рябины, молодых вязов и татарского клена.

— Ну, пошли, Пантушка.