В доме тихо, мама, кажется, ушла. Или уснула. Мне бы тоже уснуть. Я некоторое время смотрел в окно, лег на диван. Часы, ходики с кукушкой, еле слышно. В них позатем самым жарким летом заклинило шестерни, дверца рассохлась, а кукушка угорела в своей треугольной будке, стрелки запнулись друг за друга и вовсе слиплись, и между цепочками наладил паутину паук. Но иногда по ночам часы оживали, я, проснувшись ночью, слышал, как они идут, хотя этого быть не могло – гири-шишки давно лежал на подоконнике. И тогда, в последний вечер я слышал давно остановившиеся часы.

Не засыпалось. По краю окна прокрался месяц, в лесу за Сунжей крикнул козодой, может, и заяц, не знаю, козодои у нас водятся или нет, вряд ли, но так орут козодои, когда сбиваются в стаи, собираясь задрать теленка.

Я старался не вспоминать, но они вспоминались.

Шнырова. Ее бабушка украла топор и попала в психушку.

Дрондина. Ее бабушка воровала полотенца и едва не захлебнулась в керосине.

Я остался один.

Заполночь яблоки опять забеспокоились, теперь они не мяли друг другу бока, а словно пытались прорваться под крышу, стучали в нее твердыми кулаками. Диван разогрелся, сколько я не ворочался, найти спиной прохладное местечко не получалось, в комнате духота, хотя окно открыто, и доски на полу прохладные.

Я поднялся с дивана и вышел на крыльцо, и увидел, что все вокруг дома усыпано яблоками. Яблоки падали на крышу, скатывались по желобам шифера, и шмякались на землю. Пахло кисло-сладкой недопеченной пастилой, забродившим соком, яблоки светились оранжевым, в их боках отражалась луна.

Я сел на пол, сбоку от ступеней, под керосиновую лампу, вытянул ноги. Тут и уснул.

Шнырова. Ее мама голыми руками задавила бешеную выпь.

Дрондина. Ее тетя угнала в Брантовку двухместный дельтаплан.

Яблочный вор. Это как еж, но раза в два крупнее и морда квадратная. Яблочный вор выбрался из дальних нор и явился за яблочным запасом. Я попробовал нащупать в кармане телефон, но он прилип, а потом я вспомнил, что в нем давно кончилось электричество, бесполезная вещь, никто не мог снять яблочного вора, хотя многие его видели.

Шнырова в автобусе всегда ездила на передних сидениях.

Дрондина в автобусе всегда ездила сзади.

Яблочный вор, урча и дрыгая короткими лапами, катался по земле, яблоки насаживались на шипы.

Разбудила мама. Она трясла меня за плечо. В плохом настроении. Когда мама в хорошем, она щекочет меня за пятку.

– Просыпайся! Ваня! Просыпайся!

– Что? – не понял я.

– Просыпайся!

Я открыл глаза. Часа три. Ночь еще не закончилась, но луна  светила уже бледным, яблоки погасли. Я обнимал керосиновую лампу.