Ее мать постоянно была озабочена своим скудным хозяйством и терпеливо сносила горькую долю; но отец, с молодости привыкший к деятельной военной службе и почестям, не мог покориться судьбе, и часто предавался отчаянию, чего конечно нельзя оправдать даже самым жестоким несчастием.

Он тщательно старался скрывать от дочери свою убийственную печаль, но Параша, сквозь щели перегородки, отделявшей ее каморку от комнатки родителей, несколько раз, против воли, видела его слезы, слышала ропот на судьбу и стала понимать горькую участь отца и матери.

Лупалов, неоднократно посылал просьбы к Тобольскому губернатору о облегчении тяжкой участи своего семейства, но все его попытки оставались без ответа. За несколько времени до начала нашего рассказа страдалец послал еще новую просьбу об этом.

Тогда через Ишим проезжал, по делам службы, какой-то чиновник; он взялся доставить бумагу и обещал ходатайствовать у губернатора. Несчастный ссыльный получил снова надежду, но ответа по-прежнему не было. Всякий проезжий, всякий курьер из Тобольска, (что впрочем случалось редко), невольно, самым незнанием о деле Лупалова, увеличивал его страдания и тоску, разрушая надежду, что обратят внимание на бедственное положение его семейства.

Случилось как-то, что Параша пришла домой с поля ранее обыкновенного и застала свою мать в слезах, а отца в сильном расстройстве. Он был необыкновенно бледен и задумчив и, по-видимому, вполне предавался горести; угрюмость его испугала бедную девушку. «Вот, — вскричал Лупалов, увидя ее, — вот мое самое невыносимое несчастие, дочь, данная мне Господом, во гневе Его… Я страдаю как изгнанник, страдаю как отец!.. Я не могу прилично образовать мою единственную дочь и принужден видеть, как она тяжким трудом кормит нас и, может быть, умрет от изнеможения на руках моих!.. Имя отца, радостное для всякого, для одного меня — проклятие неба!..»

Испуганная Параша и мать ее в слезах бросились к нему; они обе старались его успокоить. Этот случай произвел глубокое впечатление на Парашу. В первый раз, родители ее, откровенно, говорили при ней о безнадежном своем положении, и весь ужас несчастия их, с этой минуты стал вполне ей понятен.

В это-то самое время, когда ей еще не было и пятнадцати лет, родилась у нее мысль идти в Петербург, просить помилования отцу. Она сама потом рассказывала, что, однажды по окончании молитвы, мысль эта как молния блеснула в ее уме и произвела какое- то непостижимое беспокойство.

Параша и впоследствии, никогда не сомневалась, что эту мысль внушил ей сам Господь, и такая глубокая вера подкрепляла ее в самых неблагоприятных обстоятельствах жизни.