Внизу, на дне низины, вился крошечный ручеек. Собрав грязные простыни и одежду, Тамар отправилась к ручью. Полоща тряпье, она размышляла, что с тех пор, как очутилась в общежитии Пейсаха, ей почти не приходилось оставаться наедине с собой. Это было одно из самых тяжелых испытаний для нее в том страшном месте, поскольку она всегда, с самого раннего детства, нуждалась в одиночестве — хотя бы час или два в день. И сейчас Тамар немного растерялась: после появления Асафа у нее появилась возможность побаловать себя вот таким недолгим «отпуском», немножко побродить по руслу, подышать в одиночестве, но почему-то никакой потребности в этом она более не ощущала. Тамар поплескалась в ручье, как ребенок радуясь брызгам.

Она развесила одежду сушиться на кусте возле пещеры.

Тут она умолкла, улыбнувшись своей глупости и пафосу, отпустила в свой адрес несколько едких замечаний, — словом, привела себя в чувство и напомнила, что к чему. Вот только взгляд ее почему-то будто приклеился к рубашке Асафа, покачивавшейся рядом с ее джинсовым комбинезоном.

Себе и Шаю она припасла сменную одежду, но у Асафа, разумеется, ничего с собой не было, а потому Тамар выделила ему то немногое из вещичек брата, что налезло на Асафа. А позже, когда испачкалась и эта одежда, он надел ее широкую свободную футболку — из тех, что она планировала использовать в качестве «рабочих халатов». Осталось с тех пор, когда она была жиртрестом, сказала Тамар, и Асаф ответил, что не верит в это. И она рассмеялась:

— Погоди, вот увидишь на фотке — я была как слониха!

И Асаф дико обрадовался этому намеку на общее будущее.

Тамар достала из рюкзака зубную щетку, и Асаф растерянно посмотрел на нее.

— Возьми мою, — сказала она, почистив зубы.

И Асаф (да, да, если бы мама узнала, то наверняка грохнулась бы в обморок) как ни в чем не бывало почистил зубы ее щеткой.

Рвота у Шая прекратилась вместе с судорожными зевками. Правда, открылся понос, и это тоже оказалось нелегким испытанием. И они его выдержали вместе, вдвоем, а в общем-то, втроем. Шай потихоньку приходил в себя, и к нему возвращался стыд, сопровождаемый удивлением: кто такой этот Асаф и что он тут делает? И Тамар просто ответила ему, что он их друг.

Но когда Асаф сказал, что ему нужно выбраться в город на часок-другой, у нее сделался такой несчастный вид, что он чуть было не отказался от этой идеи.

— Ничего-ничего, иди, — сказала Тамар, явно смирившись с тем, что он не вернется.

Она села к нему спиной, злясь на себя за то, что поддалась соблазну поверить в него. Асаф объяснил, зачем ему нужно в город, стараясь говорить как можно спокойнее, но он чувствовал, что Тамар уже воздвигла между ними стену. Он не знал, как ее успокоить. Да и как она вообще может в нем сомневаться после этой ночи? В сердитом отчаянии он смотрел на нее и почти видел, как прежние комплексы крысиной стаей пробираются в ее голову. Одно он знал твердо: словами ее никогда ни в чем не убедить.