— Что же для него надо? — продолжала девочка.

— Доброе сердце, ум, послушание, кротость, желание учиться… Ну, да обо всем этом мы завтра потолкуем, теперь, дорогая крошка, пора спать…

И, ласково взглянув на свою питомицу, няня вторично посоветовала ей повернуться к стене.

Девочка повиновалась.

Няня еще несколько минут оставалась в комнате, затем, полагая, что Ната заснула, осторожно вышла в коридор.

— Ты слышала, что говорит няня? — обратилась она тогда ко мне шепотом. — Но хоть ты и кукла, а все-таки я хочу научить тебя всему тому, чему, по ее словам, должны учиться люди: доброе сердце, ум, кротость, — все это в тебе есть, а вот читать да писать ты, наверное, не умеешь, но мы это дело исправим.

И действительно, начиная со следующего дня, каждый раз, когда Ната садилась за уроки, я присутствовала тут же, сожалея в душе, что не могу держать пера и писать так, как пишут маленькие девочки, но Ната словно угадала мою мысль и, выучившись писать какую-нибудь новую букву, сейчас же брала в свою руку мою, начиная водить по бумаге, благодаря чему я училась одновременно с нею.

К концу месяца мы знали уже почти всю азбуку настолько хорошо, что могли написать ко дню рождения Веры Ивановны целое слово: «Поздравляем!»

Глава вторая Лотерея

Глава вторая

Лотерея

Таким образом протянулось несколько месяцев.

Я была так счастлива, что не желала ничего большего; жизнь моя шла превосходно до тех пор, пока в одно прекрасное утро случилось следующее, совершенно неожиданное, обстоятельство.

Сидели мы с Натой в столовой, Веры Ивановны не было дома.

Вдруг в прихожей раздался звонок, горничная пошла открывать дверь; Ната взяла меня на руки и последовала за нею, полагая, что это, вероятно, вернулась ее мама, а может быть, и просто из любопытства, — она любила выскакивать на каждый звонок, несмотря на то, что ей порою порядочно за это доставалось.

Горничная, между тем, отворила дверь и, увидав на пороге совершенно незнакомую, очень бедно одетую женщину, спросила, что ей надобно.

Женщина была еще не стара, но выглядела чрезвычайно бледною и больною; она держала на руках ребенка, укутанного в плохонькое ватное одеяльце, рядом с нею стояли двое старших детей — мальчик и девочка; оба они тоже были одеты весьма плохо и казались такими жалкими, такими печальными, что, глядя на них, я готова была, расплакаться, — если бы только куклы могли плакать.

— Вера Ивановна дома? — заговорила женщина слабым голосом.