Но вот прошло время, и я увидел в Нью-Йорке некоторых из тех, кого знал тогда. В свое время ведь «катакомбная культура» оплодотворила официальную, скажем, в лице Окуджавы или Высоцкого. Удивительное обстоятельство: мои друзья, которых я всю жизнь знал, оказались в центре того, что сейчас у вас происходит. Тот же Иван Фролов, тот же Юрий Карякин, тот же Замошкин — я могу перечислять без конца. Я встретился с ними и к радости своей увидел, что то, что они говорили тридцать лет тому назад только за моим столом, они сейчас говорят публично. Это очень приятно. Кроме того, многие молодые ребята, с которыми я общался и которые задавали вопросы, более раскованны и интеллектуальны, в отличие от нас в их возрасте. Но поскольку структура не изменилась, то мало что изменилось в понятии свободы — несвободы. Опишу эту структуру. Я вижу ее пирамидальной могилой, в которой в больших студиях помещены маршалы и генералы, в меньших — капитаны, в еще меньших — сержанты и т. д. Но каждый совершенно четко знает, что если он откажется от собственного «я», растопчет свою душу, то у него есть шанс подниматься вверх, вверх по пирамидальной могиле. И сейчас люди, которые ездят за рубеж, не разрушают эту могилу, просто организовался некий кооператив выездных, эти люди как бы на барщине. Барщина была во времена крепостного права. Оброковая система пока еще сохранена. Талантливые люди платят деньги барину и за это имеют свои блага. Так что структура не отменена. И поэтому не отменен поиск неуправляемого подтекста. И где-то, несмотря на то что мы говорим очень свободно, я уверен, что и сейчас есть люди, ищущие в моих речах не текст, а подтекст. Хотя мой подтекст в данном случае есть мой текст. А поскольку существует чиновник по неуправляемому подтексту, значит, существует и пирамида. Кто-то за кем-то следит, действует группа специалистов по специалистам, и, наверное, есть секретное министерство по неуправляемому подтексту. И мечта этого министерства, чтобы люди прекратили выращивать хлеб, ковать металл, а чтобы все следили друг за другом в надежде, что выловят этот мистический неуправляемый подтекст. Хотя я за перестройку и за гласность, я не вижу пока у вас структурных изменений. Поэтому в таком гротескном виде мне представляется нынешняя ситуация.

— Вы исследовали феномен бюрократии. В чем, как вам думается, самое существенное отличие советской бюрократии от американской?