Венецианский монах Фра Паоло Сарпи, оставивший по себе довольно громкое имя в итальянской политической литературе, делает отчаянную попытку примирить или совместить в себе все политические направления, заключающие еще в себе хотя слабые зачатки жизненности. Он заимствует у иезуитов, или тогдашних нео-гвельфов их федеративную идею. Но во главе возрожденной итальянской федерации он хочет видеть не папу, а столь прославленную уже публицистами XVI века республику св. Марка. Наконец, у макиавеллистов Сарпи заимствует то артистическое интриганство, которым прославились поздние деятели этого направления.
Громкая известность Фра Паоло Сарпи гораздо более скандального, чем почетного характера. В недавнее время итальянские ученые пытались было даже отрицать подлинность его творений, но, к сожалению для итальянской нравственности, подлинность эта не может подлежать никакому сомнению. Фра Паоло играл на своей родине чересчур видную роль для того, чтобы его собственные творения могли пройти незамеченными, или же творения других могли бы укрываться под его именем. Нельзя отрицать заслуги, оказанные этим монахом венецианской республике в ее борьбе с римским двором, довольно расчетливо предполагавшим начать свою новую роль в Италии с унижения этой единственной своей соперницы. Но Сарпи не думает ограничиться одной отрицательной победой, т. е. одним отстаиванием полноправия и автономии Венеции и против притязаний папства, оправившегося после лютерова погрома. Он, в свою очередь, принимает на себя наступательную роль, замыслив, как мы уже сказали, заменить Венецией папу во главе имеющей возродиться новой итальянской федерации. Понимая однако ж, что предпринятая им задача нелегко исполнима и что Венеция с своим узким олигархическим эгоизмом еще менее самого папы имеет право рассчитывать на итальянские симпатии, Фра Паоло Сарпи пытается достичь своей цели при помощи интриги, доведенной до каких-то чудовищных, нелегко вообразимых размеров. С истинно-монастырской мелкой расчетливостью и терпением, Сарпи создает сеть отчаянных хитросплетений, способную возмутить действительно самое невзыскательное нравственное чувство. Нет той низости, того преступления, которого он не включил бы в число своих «