«когда животное устаёт, устаёт и сопровождающий его человек, поэтому в конце дневного перехода мы все не особенно веселы, хотя всё время спим вволю»[197].

Следующий день (28 ноября) был не лучше:

«Выступили при ужаснейшей погоде. Снег стоит перед нами стеной, падает, крутит; дует сильный южный ветер»[198].

«Выступили при ужаснейшей погоде. Снег стоит перед нами стеной, падает, крутит; дует сильный южный ветер»[198].

Запись в дневнике Боуэрса:

«Почти целый градус широты миновали без единого погожего дня; всё время тучи, туман, снег и ветер с юга».

«Почти целый градус широты миновали без единого погожего дня; всё время тучи, туман, снег и ветер с юга».

Попадались, естественно, сложные участки, мы их старались обходить, хотя понимали, что проследить на обратном пути эти зигзагообразные маршруты и отыскать склады будет нелегко. Вот описание типичного походного утра из дневника Боуэрса:

«Первые четыре мили после выхода из лагеря были для меня сущей мукой: Виктор, то ли из-за лени, то ли из-за нежелания бороться с ветром, плёлся еле-еле, точно похоронная кляча. Мгла такая, что без очков не обойтись, но и с очками беда: только протрёшь и наденешь, как их тут же снова залепляет снег. Я сильно отстал от всей кавалькады, временами с трудом различал её сквозь падающий снег и меня, словно кошмар, преследовал страх, что Виктор первым из пони выйдет из строя. Правда, я всегда выходил позднее остальных, но после первой четверти мили догонял их. Сейчас, однако, я пришёл к четырёхмильному столбу последним и был раздражён до крайности, но не сказал ни слова, так как увидел, что не я один в таком состоянии, что погода и всё прочее навели уныние на всех. Но тут Виктора словно подменили. Он бодро рванул вперёд, занял своё обычное место и пошёл быстрой для такой поверхности ровной поступью. Каждый его шаг радовал и успокаивал меня. Во второй половине для он шёл не хуже, а под конец, когда я снял с него сбрую, принялся кататься по снегу — впервые за последние десять-двенадцать дней. Уж, конечно, не от переутомления».

«Первые четыре мили после выхода из лагеря были для меня сущей мукой: Виктор, то ли из-за лени, то ли из-за нежелания бороться с ветром, плёлся еле-еле, точно похоронная кляча. Мгла такая, что без очков не обойтись, но и с очками беда: только протрёшь и наденешь, как их тут же снова залепляет снег. Я сильно отстал от всей кавалькады, временами с трудом различал её сквозь падающий снег и меня, словно кошмар, преследовал страх, что Виктор первым из пони выйдет из строя. Правда, я всегда выходил позднее остальных, но после первой четверти мили догонял их. Сейчас, однако, я пришёл к четырёхмильному столбу последним и был раздражён до крайности, но не сказал ни слова, так как увидел, что не я один в таком состоянии, что погода и всё прочее навели уныние на всех. Но тут Виктора словно подменили. Он бодро рванул вперёд, занял своё обычное место и пошёл быстрой для такой поверхности ровной поступью. Каждый его шаг радовал и успокаивал меня. Во второй половине для он шёл не хуже, а под конец, когда я снял с него сбрую, принялся кататься по снегу — впервые за последние десять-двенадцать дней. Уж, конечно, не от переутомления».