— Еще один вопрос, — сказал Сильверстов. — Давай, Юрий Григорьевич, у меня в кабинете (это он так свою каморку называет) оборудуем буфет. Сам буду торговать. Шофер приехал! Знаешь, каково в горячую пору?
Потеплевшими черными глазами глядел парторг на этого седого, доброго человека, старого солдата, то и дело заправлявшего за пояс пустой рукав пестрядиновой рубашки.
И грянула жатва. Казалось, будто весь сельскохозяйственный год с его многотрудными хлопотами и заботами спрессовался в эти короткие — длинные дни жатвы. И чего только не было в них: горячий пот и шутка, ругань по делу и без дела, и бессонные ночи, и целые реки зерна.
Ох, как любит до боли эти страдные дни Федор Захарович Сильверстов. Со всех полей, будто реки с гор, стекался к нему на ток урожай, этот многотрудный плод неимоверных усилий людей. Светло стало от золотых хлебных насыпей!
Плывут над тарханкутскими полями белые, подбитые снизу темной опушкой, облака. С усталой земли свезли хлеб в закрома. Он так нам дорог, этот насущный хлеб.
Ходит по опустевшему току, насквозь пронизанному ветрами, худенький человек с голубыми глазами, заглядывает в хранилища, берет в ладонь зерно и думает об одном — как его лучше сберечь до самого последнего зернышка. У кого не болит об этом сердце?
Судьба
Судьба
Сто лет знаю Ивана Афанасьевича Бондарчука. То есть такое чувство, что знаком с ним давным-давно. Всякий раз при встречах, рассказывая о пережитом, о своей партизанской юности, Бондарчук вдруг отыщет в каких-то дальних своих тайниках памяти такие подробности, такие яркие и точные детали, что только диву даешься: откуда это обостренное восприятие виденного очень давно, это точное до мельчайших подробностей воспроизведение пережитого?
— Так время какое было? Как туго оно было спрессовано: война! — скажет Бондарчук.
Прорыв
Прорыв
Немцы загнали их в Пинские болота. Они схватили в кольцо все партизанское соединение. Был июль. Стояла жара. Командира диверсионной группы отряда «За победу» Ивана Бондарчука, всего израненного осколками мины, везли на телеге. Старший его брат Николай — ему повредило глаза — шел рядом, держась рукой за подводу.
Начались болота, и телегу бросили. Братьев посадили верхом на лошадь. Ночью впереди стали постреливать. Посланный вперед командир дозора Роман Макуха доложил:
— Немцы, Ваня…