Никто не знал названий улиц и площадей. Баку был так стар и столько раз менял владельцев, что давно уже перестал запоминать все те замысловатые восточные имена, которыми без конца одаривали его призрачные, полутемные глинобитные тропы. Когда сюда пришли русские, закоулки раззвонились колоколами, сделались николаевскими, михайловскими и александровскими. Но логичнее город не стал. И в этом была его восточная древняя прелесть. Баку открывался лишь тем, кто умел ждать, кто терпеливо и нежно, слой за слоем, смысл за смыслом его разгадывал — не умом, а легким, чуть влюбленным сердцем.

Но это был не ее город. Он показался Анне слишком непонятным, путаным, диким, слишком древним, чтобы стать просвещенным, слишком мудрым, чтобы жить по цифрам. Сюда, однако, следовало приехать хотя бы ради этих серо-желтых руин, погребенных под пеплом потухших солнц и основательно, от души замусоренных.

Вид города Баку с западной стороны. Ксилография Е. Гогенфе

Переулки Ичери-шехера, Старого города, словно вылепили из навоза и глины. В майский полдень, когда температура поднималась до немыслимых 30 градусов, они наполнялись белой горячей пылью, облеплявшей лицо, волосы, одежду, проникавшей в поры кожи, легкие, кровь. Они были камерой пыток, в них можно было сгореть заживо или задохнуться от испарений. Всюду лежали горы навоза и жадно роились жирные мухи. Из темных крысиных закоулков несло овощной гнилью и рыбной тухлятиной. Коты истошно орали и носились за тенями истлевшего знойного пепла.

Энн и Анна быстро выбрались из лабиринта и оказались точно там, куда указывала их военная карта, — в самом сердце Ичери-шехера. Там стоял дворец ширваншахов, великих правителей и сластолюбцев, ценителей персидской поэзии и обнаженного женского тела. Впрочем, жизнь их, роскошная, пышная, осыпанная драгоценностями, овеянная легендами, словно шелками, осталась в изустных народных преданиях. Дворцы обратились в желтые унылые короба, и лишь тонкий, чувствительный, с отзывчивым сердцем знаток мог сказать, что из них было «андеруном», покоями ширваншахов, что «диван-ханэ», залом приемов, что банями, а что заветным гаремом. Рядом с утлыми коробами стояла шахская мечеть, возле нее — другая, со стройным минаретом и надписью, объяснявшей, что это великолепие создал по воле Всевышнего великий правитель Ширвана, шах и строитель Ибрагим Феррух Есар Оглу. Теперь каменные красавицы принадлежали русскому военному ведомству, и оно нашло им достойное применение: «В мечети сделали склад, там хранят ружья, шашки и солдатское обмундирование, которое уложено в бочки из-под пороха».