55. В. Ф. Булгаков – С. А. Толстой

16 марта 1916 г. Москва

Бол. Алексеевская, д. 30.

16 марта 1916 г.

Дорогая Софья Андреевна!

Надеюсь, Вы не посетуете, если я поделюсь с Вами некоторыми из первых моих московских впечатлений.

Был в общем собрании Толстов<ского> об<щест>ва. Из 200 членов собралось всего 11 человек. Среди них были: Сергей Львович, кн. Голицын, И. И. Горбунов, Грузинский, Богданов и др. Председательствовал проф. Новгородцев, с к<оторым> мне приятно было познакомиться: оч<ень> любезный и умный человек. Грузинский запоздал, а сначала было прочитано его письмо о том, что описание библиотеки закончено. Я сделал к письму добавления. Новгородцев, как председатель, выразил мне благодарность за работу и отметил, что ее значение огромно. Его внимание и мнение я оч<ень> оценил, т. к. это мнение не профана, а оч<ень> культурного, развитого, ученого и вообще понимающего человека. Из других вопросов интересен был касавшийся Хамовн<ического> дома. Решено следить за его состоянием, причем расходы по ремонту просить городское управление взять на себя. Но этого мало. Я, И. И. Горбунов и библиограф Боднарский подняли вопрос о том, что необходимо ускорить постройку собств. здания музея. В. М. Голицын поддержал нас, и собрание постановило, даже не считаясь с военным временем, поручить Правлению Об<щест>ва собрать необходимый материал о желательном виде и устройстве здания музея, а затем представить этот материал в Моск<овское> гор<одское> управление, с ходатайством о неотложном осуществлении постройки. После собрания Голицын отвел меня в сторонку и спрашивал, неужто нельзя надеяться, что пожертвованные Вами в Румянц<евский> музей рукописи и др. предметы вернутся в центральный Толстов<ский> музей? Я ответил, что, по-видимому, нельзя, но что если здание музея будет построено, то можно вполне надеяться получить новые ценные вклады как от гр. Софьи Андреевны, так и от других лиц. «Знаете, – сказал Голицын, – ведь эти пожертвования в Румянц<евский> музей и Александры Львовны – в Академию наук – собственно говоря подрывают существование Толстовского общества!» Я согласился с кн. Голицыным и стал просить его употребить его влияние в городских сферах в пользу скорейшего благоприятного разрешения вопроса о постройке городом здания музея, и, кажется, Голицын намерен это сделать.

Словом, хоть собрание было и малолюдно, но продуктивно, и я не раскаиваюсь, что из-за него рано приехал в Москву.

Был я у Ольги К<онстантинов>ны¹. Письмо Сонечке² передал, а альбом еще нет, п<отому> ч<то> зашел к ним из другого места, нечаянно, не захватив альбом. Подарку Вашему и письму Соня страшно рада. Оч<ень> довольна и О<льга> К<онстантинов>на. – Дети оч<ень> поразили меня той трогательностью, с к<оторой> относятся они к памяти Андрея Львовича. Я сидел около постели больной (печенью) Сони, Илюша обнимал меня, и разговоров только и было что об А<ндрее> Л<ьвови>че. Мне показали, как реликвии, все вещи, вывезенные из Петрограда: орла на белом мраморе, ручку с пером Ан<дрея> Л<ьвови>ча, чинилку для карандашей, зеркало, а также предсмертные его подарки: двое золотых часов. На мраморе Илюша хранит каплю стеарина, п<отому> ч<то> «ее, наверное, капнул папа». Ручка с грязным пером завернута в бумажку и не употребляется. На чинилке – следы зеленых карандашей, которыми, по словам Илюши, последнее время пользовался его отец. Илюша не хочет стирать этот след, для чего отвинтит ножичек, запачканный зеленым, будет хранить его, а для своего употребления привинтит новый. Рассказали также мне дети, что есть у них старое седло, которым когда-то Ан<дрей> Л<ьвови>ч пользовался, будучи сам мальчиком и которое потом подарил Илье; они при жизни отца хотели продать это седло, «но теперь, конечно, продавать этого седла нельзя», – добавил серьезно и просто Илюша. В свою очередь я должен был рассказать детям, как я ездил к А<ндрею> Л<ьвовичу> в Топтыково, о чем мы там говорили, что делали, в какой комнате я спал и т. д. Внимание их было совершенно исключительное. Подробно и с живым интересом расспрашивали они меня и про Ясную Поляну, которую они очень любят.