Июнь 2001 года. N = 1600. Приводятся ответы, данные не менее 1 % респондентов.

Примитивность символической системы – не только в наборе имен, но и в персоналистской картине происходящего, ее понимании исключительно в духе сниженного, кухонного (или «пикейных жилетов») характера мотивов и обстоятельств выбора и поведения лиц, действующих в истории. С одной стороны, модуль понимания – «такой, как я», с другой – отсутствие сколько-нибудь сложных, опосредованных, концептуальных систем объяснения реальности, актуальной или исторической. Это и есть бедность культурной почвы, интеллектуальных ресурсов российского общества, отсутствие не только средств объяснения, но и ценностей, в перспективе которых можно было бы давать оценку происходящему, отсутствие известного запаса идеализма, позволяющего видеть, запрашивать чуть больше, чем это обычно имеет место под влиянием философии выживания, ценностного минимализма. Таков результат длительной стерилизации культурного пространства советского и постсоветского общества.

Каналы распространения и воспроизводства «исторических» представлений

Для понимания специфики взаимодействия коллективной «памяти» необходимо отделить официальные, формальные, институционализированные каналы репродукции знаний или сведений о прошлом (школа, СМИ, пропаганда, набор государственных ритуалов, политработа в армии, органы власти, ответственные за коммеморацию, то есть за определенную политику создания и рассаживания памятников знаменитым людям, реальным или символическим героям, ученым, политикам, деятелям, на определенной территории и т. п.) от неформальных, межличностных, сетевых каналов получения альтернативных или дополнительных представлений и знаний о прошлом. При всей грубости таких инструментов, как социологические опросы общественного мнения, они все же позволяют получить некоторое представление о масштабах потенциального разнообразия источников информации и, соответственно, пределах разномыслия.

Но для того чтобы оценить воздействие этих каналов, следует учитывать интенциональный характер представлений о прошлом. Это значит, что во внимание следует принимать не только намерения и интересы тех, кто профессионально, в силу специального обучения и ролевого поведения обеспечивает ретрансляцию исторических знаний, но и другие обстоятельства, значимые для понимания условий возможности коллективной памяти: подавление памяти, дискредитация источников «альтернативной» информации, страх, табу, привычный конформизм людей «до смерти напуганных» и прочие обстоятельства. Память о коллективизации и раскулачивании прервана не только из-за массовой гибели людей вследствие прямых репрессий (ссылки, переселений, голодомора, заключения в лагеря и расстрелов), но и из-за разрыва обычных связей и отношений членов семей – рассеивания семей, принудительной миграции населения на работы, связанные с государственным строительством, индустриализацией и войной. Но можно также говорить и о косвенных факторах разрушения групповой памяти, то есть причинах, препятствующих аккумуляции семейной истории, о нежелании помнить или знать о прошлом, подавлении «интереса» к тому, что было раньше – в семье, на том месте, где в данный момент живут или работают люди. Такова, например, природа массовой «амнезии», наступившей после Большого террора, отказа говорить в семье с детьми о репрессированных родственниках, о попавших в плен, о «пятом пункте» и других опасных во многих отношениях темах. Именно этими обстоятельствами (нежеланием портить карьеру, страхом перед возможными доносами, угрозами со стороны партийных органов, милиции, КГБ, страхом поставить под удар детей и близких, чувством неловкости перед «нормальными людьми», социальной стигмой и пр.) объясняются лакуны или провалы в памяти людей старшего возраста, не говоривших с детьми и внуками о более ранних временах и членах семьи, пропавших бесследно (табл. 97.2).