Б у х а в е ц:

— Вот уж послушный дед был. Скажешь ему, что в воскресенье надо обязательно прийти, — он переспросит, а потом рукой махнет и скажет: «Приду, приду…» И всегда приходил, не подводил нас.

К у л я й:

— Если б наперед все знал, так я бы его домой отвез. Как раз мимо него проехал перед этим. Осветил, гляжу — Броник наш идет домой. «Ну, думаю, пускай идет — уже недалеко, вон и дом виден». А что ему шоссе надо перейти — не подумал. Но мне почему-то, как теперь вспоминаю, очень хотелось подвезти его до самой хаты. Говорят ведь, хочешь сделать человеку добро — делай. Спеши. А то, может, немного погодя и пожалеешь, что не сделал, но поздно уже будет…

Р о м а н о в н а:

— Броник не хитрил никогда. Все он делал честно, не мудрил. А как же. Если надо что поднять, так он поднимал, а не притворялся, если надо копать — так копал.

Красиво жил этот человек. Добрую, светлую жизнь его оплакивала Андреевщина. И даже когда в своих Зубревичах я начал рассказывать о несчастном случае на шоссе, выяснилось, что и там хорошо знали его:

— Какой Броник? Неужели тот, что на кирпичном работал? Вот уж был человек так человек. Бывало, и тут поможет, и там подсобит…

В холодной снежной метели еще более щемяще, совсем по-человечески печалятся траурные трубы оркестра. Последний раз дядька Броник медленно едет на машине Василя Новикова, на которой он столько перевез зерна, силоса, картошки, едет по той дороге, по которой столько ходил и ездил, едет туда, куда всегда ездят только один раз.

За гробом — много людей. Сняв шапки, рядом идете и вы: Кичин — директор кирпичного, которому Броник отдал всю свою жизнь, и ты, председатель колхоза, которому в свои последние годы так помогал этот человек.

Над гробом — Броникова жена. Она смахивает платком с холодного лица мужа снег и голосит, причитает:

— А мой же ты дедочек, а куда же ты в такой холод собрался…

— А зачем же ты едешь туда, где тебя никто-ни-кто не ждет?..

— А кто же тебя там накормит и обогреет?..

— А кто же теперь в нашей хаточке дверью скрипнет, поесть у меня попросит?..

— А мой же ты дедочек, а на твоих же щеках снег и тот не тает уже.

Снег действительно падал на белое Брониково лицо и не таял. Таял на зеленых листьях, на ветвях. И даже на неживых предметах — на камне, на крышах, на шоссе, где, видимо, все еще сохранялось тепло. И только на лице дядьки Броника белые снежинки лежали так, как они и упали… Столько было у этого человека тепла, энергии, и вот не осталось даже той малости, которая нужна, чтоб растопить всего-навсего какую-то небольшую снежинку…