Внук рассказчика, как можно понять из этого обращения, находился в «местах отдаленных» отнюдь не за шалости.

Второй набросок предисловия намечался от лица «издателя»:

Анекдот служащий основанием повести нами издаваемой, известен в Оренбургском краю. Читателю легко было распозна(ть) нить истинного происшествия, проведенную сквозь вымыслы романические. А для нас это было бы излишним трудом. Мы решились написать сие предисловие с совсем другим намерением. [Несколько лет назад в одном из наших Альманахов напечатан был] (VIII, 928)

Анекдот служащий основанием повести нами издаваемой, известен в Оренбургском краю.

Читателю легко было распозна(ть) нить истинного происшествия, проведенную сквозь вымыслы романические. А для нас это было бы излишним трудом. Мы решились написать сие предисловие с совсем другим намерением.

[Несколько лет назад в одном из наших Альманахов напечатан был] (VIII, 928)

Последняя, незавершенная фраза имела в виду повесть А. К. (Александра Крюкова) «Рассказ моей бабушки», помещенную в «Невском альманахе на 1832 год». Однако, как недавно было указано Ю. Д. Левиным, пушкинский «рассказ дедушки» мог быть сориентирован и на другое произведение – роман Жоржа Лекуэнта Делаво «Дмитрий и Надежда», где рассказывалось об организованной Пугачевым свадьбе влюбленных друг в друга графини и однодворца (которому, впрочем, были позже пожалованы дворянское достоинство и офицерский чин).[533] В своем предисловии Делаво замечал: «Сей роман основан на анекдоте, и соединя в оном вымысел с истинною Историею, цель моя была сделать его занимательным».

В любом случае характерна ориентация Пушкина на подлинный «анекдот».

Выявляя своеобразие поздних (прозаических) «Сцен из рыцарских времен», С. М. Бонди выявляет в них намерение Пушкина «сконцентрировать в самом лаконичном выражении большое историко-социологическое обобщение. И стремительный ход событий в драме, и простота основной интриги, выраженной в двух противопоставленных символах – железные латы рыцарей и порох, взрывающий феодальный замок, и строго определенная, почти схематическая социальная характеристика действующих лиц, и их речи, носящие иной раз характер условных социальных и исторических формул – все это придает сценам известную схематичность, вернее символичность».[534]

В поздней художественной прозе Пушкина подобная схематичность преодолевается путем развития анекдотических, на первый взгляд (в сущности, также символических), мотивов. Рассмотрим с этой точки зрения «феномен заячьего тулупчика» в повести «Капитанская дочка».