Подобно пушкинскому «Джону Теннеру», замысел Пушкина о покорении Камчатки отражал его давние размышления о гримасах «исторического прогресса». Однако если в судьбе «белого индейца» выявлялись жестокие методы насаждения американской демократии, то в «камчатских делах» прослеживались родовые черты российской политики, воспринимавшей покоренные народы в качестве «иноземцев», людей второго сорта. Это в исторической перспективе копило внутренние силы сопротивления, грозящие со временем разнести государственное тело империи.
Недаром пушкинские «Камчатские дела» обрываются на «бунташной теме»,[633] которая сродни концовке стихотворения «Кавказ», не предназначенной для печати:
Последнее произведение Пушкина
Последнее произведение Пушкина
Преддуэльные события последних месяцев жизни Пушкина в их трагической ретроспективе нередко засвечивают для нас это основное направление его деятельности. В поисках «ключа» к его «загадочным произведениям» этого времени принято, как правило, иметь в виду дуэльную историю, как будто и в самом деле свет сошелся клином лишь на ней. Была предпринята попытка так истолковать и самое позднее произведение Пушкина – «Последний из свойственников Иоанны д'Арк».
В академическом пушкиноведении существует традиция начинать анализ пушкинского произведения с подробного изложения истории вопроса. В данном случае наша задача упрощается. Напрасно было бы искать название «Последний из свойственников Иоанны д'Арк» в «Указателе произведений Пушкина», заключающем реферативную пушкиноведческую монографию.[634] Даже при неизмеримо большем ее объеме по поводу этого произведения могло быть отмечено выявленное в пушкиноведении лишь только одно традиционное заблуждение: напечатанный в первом посмертном томе пушкинского «Современника» рассказ почти в течение века молчаливо оценивался в качестве проходной заметки-хроники, излагающей содержание некоей публикации в английском журнале «Morning Chronicle», пока И. О. Лернер и И. К. Козмин не обратили внимания на то, что это не что иное, как пушкинский пастиш – мастерская стилизация не существовавшей в природе газетной хроники.[635] Пушкин, оказывается, мистифицировал читателей. С какой целью? Ответ на этот вопрос никто не пытался дать вплоть до 1970-х годов, пока Д. Д. Благой не оценил пушкинскую статью как мстительный выпад против Геккернов, посягнувших на честь поэта:
…Сливая в «двуединое существо» того и другого Геккерна– вольтерьянствующего аристократа, циника и злоязычника, лишенного не только чувства чести, но и вообще каких-либо моральных устоев, «старичка»-«отца» и его «так называемого сына» – наглеца и труса, каким представлялся он Пушкину, «француза» (так порой для краткости именовали его современники) Дантеса, и сконструировал Пушкин синтетический образ «Вольтера» в своей статье-мистификации.