Таблица 16

Если не учитывать бизнес и армию, перечисленные выше элиты как минимум вдвое превосходят своей либеральностью широкую публику. В ходе еще одного исследования было установлено, что лидеры общественных институтов и организаций, как правило, «намного более либеральны», нежели рядовые члены и сотрудники, а бюрократическая, некоммерческая и массмедийная элиты являются самыми либеральными среди всех элит. К ним обязательно нужно причислить и интеллектуальную элиту: в ходе опроса 1969 года 79 процентов преподавателей колледжей и университетов назвали себя либералами, а в средней школе таковых набралось лишь 45 процентов. Либералами признают себя 55 процентов преподавателей в элитных учебных заведениях и 68 процентов преподавателей в учебных заведениях с высокими стандартами образования. Студенты-радикалы 1960-х годов, заметил Стэнли Ротман в 1986 году, превратились в почтенных профессоров, нередко занимающих должности в элитных учебных заведениях. «Факультеты общественных наук в элитных университетах по преимуществу либеральны, космополитичны и привержены левым взглядам. Практически любое проявление гражданской лояльности или патриотизма признается в них реакционерством»^{543}.

Либеральные убеждения зачастую усугубляются безверием. В 1969 году Сеймур Мартин Липсет и Эверетт Лэдд провели опрос среди интеллектуалов, причислявших себя к либералам^{544}. Результаты этого опроса приведены в таблице 17.

Таблица 17

Либерализм и религиозность интеллектуалов

Эти различия между элитами и публикой в идеологии, религиозности и приверженности нации порождают различия в отношении к национальной идентичности и ее «проявлениям» во внутренней и внешней политике страны. Как показано в главе 7, элиты и широкая публика принципиально различны в оценке значимости двух ключевых элементов американской идентичности, а именно «американской веры» и английского языка. Как замечает Джек Ситрин, «элиты привержены мультикультурализму, а упрямая публика поддерживает ассимиляцию и общую национальную идентичность»^{545}. Эта пропасть во взглядах между элитами и широкой общественностью самым драматическим образом сказывается на американской внешней политике. Как продемонстрировал Ситрин с коллегами в своей работе 1994 года, «разнообразие мнений относительно международной роли Америки проистекает из разнообразия мнений относительно того, что значит быть американцем, то есть относительно сути американского национального характера. Установившаяся после Второй мировой войны гегемония космополитического либерализма и транснационализма оказалась недолговечной, несмотря на то, что у США сегодня не осталось сколько-нибудь серьезных соперников на мировой арене»^{546}. Да, публика и элиты нередко выказывают единство взглядов по теми или иным вопросам внешней политики. Однако едва речь заходит о национальной идентичности и роли Америки в мире, выясняется, что позиции сторон не совпадают. Публика преимущественно озабочена обеспечением военной и общественной безопасности страны, развитием ее экономики и укреплением суверенитета. Элиты же тяготеют к обеспечению международной безопасности и стабильности, к участию в глобализации и экономическом развитии других государств. В 1998 году по тридцати четырем важнейшим вопросам внешней политики мнение национальных лидеров на 22–42 процента отличалось от мнения широкой публики. Кроме того, публика обычно более пессимистична, чем элиты. В том же 1998 году 58 процентов публики и лишь 23 процента представителей элит полагали, что в двадцать первом столетии насилия будет больше, чем в двадцатом; 40 процентов представителей элит и 19 процентов публики думали иначе. За три года до 11 сентября 2001 г. 84 процента публики и лишь 61 процент представителей элит полагали, что международный терроризм является «критической угрозой» безопасности США.