Мы помним, как в школе гордая указка учителя гуляла по политической карте мира, и мы вдохновенно вызубривали, что Советский Союз занимает шестую часть земной суши и на его территории могли запросто уместиться 2,3 США либо 40 Франций, либо 92 Великобритании.

Признаемся откровенно — эти гремящие цифры вызывали у нас чувство патриотической гордости. Это была не только официальная пропаганда, это было национальное чувство. География в СССР подменяет историю, политику, идеологию. Географический империализм приводит к географическому патриотизму. И наоборот.

России достался тяжелый, трагический дар пространства. Она гордится своими расстояниями, а в ней только километры; и русским впору придти в ужас от полых пространств, ничем не заполненных. Порок своего сложения Россия принимает за главное свое достоинство, стремясь во что бы то ни стало его сохранить и усилить.

Аристотель считал, что есть предметы столь малые и столь большие, что глаз их не воспринимает, и они как бы не существуют. Россия слишком велика, чтобы быть реальностью. Это географическая и политическая фикция, которой для жизнеподобия необходимы экспансия и расширение границ. Чем Россия и занимается весьма успешно не первое столетие, независимо от того, кто стоит в ней у власти.

…Знаменитое выражение посланника Сардинского королевства при дворе императора Алексадра I Жозефа де Местра: “Каждый народ имеет то правительство, которое он заслуживает" — приложимо к современной русской ситуации с известными оговорками. В ряде случаев — во времена Хрущева и даже Брежнева — народ имел правительство лучше того, которое заслуживал, а потому и был неспособен оценить достоинство обоих, особенно Хрущева, к которому относился презрительно, брезгливо называл “клоуном" и “Никиткой" и предал забвению, в то время как Сталина боготворил при жизни и продолжает ему поклоняться. Государственная гордость народа больно ущемилась от излишней свойскости, грубоватого демократизма Хрущева, от его простонародного словаря и крепких выражений, которые он вольно употреблял в официальных речах, от его небрежного костюма, от свей его гротескной фигуры, от его прямоты и откровенности, а больше всего народ смущало, что вроде должно было радовать — близость Хрущева к народу и его сходство с народом. Народу куда ближе “идеальный" образ Сталина, его величавая удаленность, его монументальный автократизм и строго дозированное, лишь два раза в году, по пролетарским праздникам, общение с народом. Сталинский белоснежный китель генералиссимуса с золотым шитьем и белоснежная фуражка с золотыми лаврами на околыше навсегда врезались в благодарную народную память и сохранились в ней в качестве образца имперской представительности.