Вследствие этого отвержения своей истины пра-бытие, правда, принимает человека назад в свою сущность – к предназначенности-призванности к пра-бытию, однако так, что он обратил себя к суще-бытующему и в основе отчужден от пра-бытия (обоснованный в метафизике человек есть отпущенник в отчуждение). Закрепленный посредством этого поворот-обращение к суще-бытующему дает возможность знать бытие только как наивысшее и наиболее общее по отношению к суще-бытующему; тем самым, он, как таковой, своего рода суще-бытующее, хотя и отличен от него. Различение делает событование недоступным. И если бы когда-либо проявилось нечто от него, ему пришлось бы стать каким-то процессом в налично данном человеке, который «есть под руками» – или даже выступать-считаться – достижением-действием человека, выставлением «принципов» и условий, осуществленным через посредство субъективности. Там, где поэтому Априори определено субъективно-трансцендентально, различение в этом аспекте предстает более острым, однако так, что возможность познать в нем сущение бытия окончательно пресекается. Трансцендентально-идеалистическая трактовка бытия как суще-бытности (в смысле категорий) есть, наоборот, предварительное условие хромающего следом ученого разрабатывания категориального с превращением его в системы, которые будто бы должны освобождать себя от узости и односторонности идеалистических и подобным им позициям. Поэтому метафизики недостает внутренней сущностной силы, позволяющей в чистоте мыслить различение, исходя из которого, она оспаривает свою собственную сущность, и ее приоритет и саму значимость; то есть это значало бы – позволяющей пробить брешь в ее собственной сущности и прийти к тому, чтобы встать над самой собой. Различение бытия и суще-бытующего существенно определяет мышление только в тот момент, когда метафизика уже преодолена посредством вопроса об истине пра-бытия и устранено сопротивление пра-бытию со стороны суще-бытности и суще-бытующего. Не становится ли тогда различение упраздненным за устарелостью именно в момент завершенного знающего осуществления? Явно – оно служит тогда только еще в качестве коварного соблазна мышления, сообразного истории пра-бытия, сбивающего его с пути – в той мере, в какой оно делает попытку, исходя из различения и через обоснование его подать себя самое как, скажем, простое продолжение метафизического мышления.

Но, вероятно, эта промежуточная игра перехода нужна, чтобы познать метафизику как мышление, сообразное истории пра-бытия, так и как историю пра-бытия и поднять на уровень изначального выбора.