В том же плане была решена в Малом театре и комедия «Волки и овцы» в постановке Л. Волкова (1941). Так же как «На всякого мудреца довольно простоты», эта комедия имела свою долгую предысторию, свои установившиеся каноны сценического исполнения, мало отвечавшие замыслу ее создателя. Театры и критики обычно видели в ней незакономерное смешение удачных бытовых зарисовок с натянутыми водевильными положениями.

В новом режиссерском истолковании «Волков и овец» Малый театр впервые нашел точные приемы, раскрывшие во всей полноте идейно-художественные богатства, заключавшиеся в этой классической комедии Островского.

Все ее образы были даны в спектакле как живые, детально разработанные человеческие характеры. И в то же время это были образы, созданные художником-сатириком, весело разоблачавшим своих странных «волков», из которых многие оказывались одновременно «овцами», и не менее удивительных «овец», превращавшихся в «волков» и пожиравших друг друга к собственному взаимному удовольствию.

Театр превосходно передал наивное бесстыдство, с каким герои этой комедии Островского демонстрируют свой неприглядный внутренний мир, грязные помыслы, поразительный душевный цинизм. В этом спектакле зрители будто воочию видели, как драматург заставляет своих персонажей разоблачать самих себя на сцене, словно раздеваться перед аудиторией, под ее веселый хохот, а сам, стоя за кулисами, смотрит на них с лукавой, иронической усмешкой мудрого художника, для которого открыта изнанка жизни в самых ее потаенных глубинах. С особенным блеском это саморазоблачение персонажей было проведено на виртуозно разыгранном дуэте М. Климова — Лыняева и Д. Зеркаловой — Глафиры.

К серии этапных постановок сатирических комедий Островского более позднего времени нужно отнести «Бешеные деньги» в Театре имени Ермоловой, поставленные А. Лобановым (1945), и его же режиссерский вариант «На всякого мудреца довольно простоты» в Театре Сатиры (1958).

Все эти спектакли окончательно утвердили новую традицию в сценическом истолковании Островского-сатирика.

Эта традиция прочно укрепилась на современной сцене и в то же время не превратилась в жесткий канон, в новый постановочный стандарт. Она оказалась достаточно гибкой для того, чтобы театры могли применять ее каждый раз по-своему. В большой мере этому способствовало то обстоятельство, что эта традиция сразу же сложилась в двух одновременных сценических вариантах: один, созданный Мейерхольдом в «Лесе», а другой — Станиславским в «Горячем сердце». Эти два варианта установили широкую стилевую амплитуду для последующих опытов театров — опытов, идущих в одном и том же направлении, но осуществляемых в различной театральной манере.