Между тем в аэропорт стали прибывать правительственные ЗИЛы, и мы поняли, что ждать осталось недолго. По разработанному нами совместно с Баранниковым и шефом российского КГБ Иваненко плану, все аресты предполагалось провести в здании аэропорта, где была такая удобная для наших целей комната со сквозными входом и выходом. У выхода стояли наготове наши машины, а от самолета до здания лиц, подлежащих аресту, должны были препровождать оперативники. Мы уже знали, что охрана путчистов блокирована в Форосе, поэтому у нас отпали опасения насчет возможных острых конфликтов при задержании.

Из Фороса ждали три борта. Первым прилетел самолет президента. И тогда нам по рации сообщили, что Крючков находится в этом же самолете, но во втором салоне, и, следовательно, нет никакой нужды куда-то его водить, можно провести арест прямо у трапа. Когда мы с Баранниковым, Иваненко и двумя оперативниками подошли к самолету, там уже встречали президента, но нам некогда было смотреть, как это происходит, мы торопились к выходу из второго салона.

Оттуда спустили запасной трап, узенькую такую лесенку с перилами. И вот на ней поддерживаемый сопровождающим появился Крючков. Он был в очень подавленном состоянии. Даже наше сообщение о том, что против него российской прокуратурой возбуждено уголовное дело, не вызвало с его стороны какой-нибудь сильной ответной реакции. Он только спросил: «А почему Россия?», и когда ему объяснили, что так решено в соответствии с законом, он ничего не возразил, кивнул и сказал: «Ну, хорошо».

Вскоре прилетел второй самолет, в котором были Язов, Тизяков и Бакланов. Язов держался очень спокойно. Выслушав нас, он спросил: «Что я должен делать?» Узнав, что ему надо пройти в здание аэропорта, он ответил: «Есть!», привычным жестом вскинул руку к козырьку парадной маршальской фуражки и двинулся вперед четким солдатским шагом. Чувствовалось, что внутренне он уже подготовился к такому исходу.

Совсем иначе вел себя Тизяков. Когда оперативники привели его в здание аэропорта и ему была предъявлена санкция на арест, он страшно растерялся, а потом сделался каким-то суетливо агрессивным. С ним пришлось беседовать довольно долго, минут, наверное, пятнадцать. Он не переставал возмущаться: «Какое преступление?! При чем тут я? Это они всё затеяли, с них и спрашивайте…» Но потом все-таки понял, видимо, что препираться бесполезно и отправился к машине.

Настала очередь Бакланова. Планов арестовать его прямо здесь мы не имели. Он, как народный депутат СССР, обладал статусом неприкосновенности. Окончательно же убедившись, что мы не преступим закон, не задержим его силой, Бакланов сделался крайне любопытен: «А уже все арестованы? Где они сейчас? Их не отпустят?» И чувствовалось, что он интересуется не столько судьбой официальных членов ГКЧП, сколько степенью нашей осведомленности о глубине самого заговора. Пришлось ему объяснить, что все беседы у нас с ним впереди, еще наговоримся. Он дал слово явиться назавтра к полудню в прокуратуру, и мы с ним распрощались.