Тоня подняла голову и, поправляя разрушенную им прическу, удивленно спросила:

– Ты ушел из органов?

– Да.

– Из-за Андрея?

– Скорее, ты тому причина. Не стану таиться: я полюбил тебя и потому хочу, чтобы вы с Андреем были счастливы. Знаешь, мне кажется, Андрей скоро вернется. Ну на кой ляд он нужен теперь американцам? А нам с тобой не следует больше встречаться.

– Ты есть бардзо кжечшный человек, – прошептала она.

– Что такое?

– Я говорю, что ты очень хороший человек.

– Поцелуй меня, Тонечка!

Тоня расцеловала его в обе щеки, осенила католическим крестом слева направо, и они пошли молча каждый своей дорогой…

Не знаю, о чем думала в тот вечер Тоня, а Игорь думал, что если не умеешь красиво сесть, то надо лететь, пока работает мотор.

Боевик

Боевик

Володя Самохин пёр на себе немца полтора часа. «Язык» попался с норовом и оказал сопротивление, поэтому пришлось хрястнуть его по башке рукояткой пистолета, после чего он превратился в безжизненный пятипудовый мешок. Когда до своих оставалось метров триста, немец обделался и стал источать ужасающее зловоние. Самое тяжелое в таких случаях – полнейшая невозможность облегчить душу матом. Самохин выдержал и это испытание. Уже занижалась заря, когда он, наконец, вместе с «языком» свалился в воронку от снаряда, где его поджидали свои. Впереди, совсем близко, темнела линия окопов. Это была передовая.

Немца положили на полянке под дубом и предприняли несколько попыток привести его в чувство. Поначалу Самохин пнул свою добычу ногой под ребро и почти дружелюбно попросил:

– Ну вставай, хватит дурака валять!

Появился командир разведвзвода Колыванов, и Володя похвастался:

– Вот, товарищ лейтенант, на подходе к штабному сортиру взял.

Колыванов понюхал воздух, поморщился и проворчал:

– Надо было дать ему опорожниться.