Я сделал всё правильно. Джилл здесь нет места, при любом раскладе. Потому оставил её сладко спать в том доме. С неё хватит. Больше ни я, ни эта мразь, никто её не тронет.

Мне, конечно, было плевать на ту неизвестную пленницу, но постараться вытащить её из картеля хоть немного я обязан. Хотя надежд не питал никаких.

Картель освещался тишиной. Следы холеры?!

— Лима!!! — закричал я на ворота, что было сил. Глаза чёрных дул винтовок следили за мной с высоких стен, ещё когда моя машина за полкилометра подъезжала к воротам. — Лима!!! — Ждать. Он слышит. Впустит. — Лима!!! — поднял с земли камень и швырнул в камеру на левой платформе. Разбил. Тут же автоматная очередь, прошившая землю вокруг меня. — Лима!!! Мать твою! Я тут… Давай!!! Впускай меня!!! — тишь. Птица крикнувшая где-то в нежно-голубом поднебесье. — ЛИМА! — эхо разрезавшее пески, каньоны и воздух этой суровой страны.

Ворота ухнули и приоткрылись. Устремился к ним. Небольшой проём. С десяток дул пистолетов смотрели на мою фигуру. В центре впереди стояла Сисилия.

Я наградил её лишь брезгливым взглядом, стремясь к дому, но короткий жест женщины головорезам, мигом тормознул меня.

— Ты-то как могла? — наконец, проронил я. — Ты росла вдали от моего братца, мать худо-бедно, но любила тебя. Пыталась дать тебе дерьмовую, но человеческую жизнь. Чего ты сунулась сюда? Папочкина недолюбовь? Бред. Мой братец не умел любить! Его любовь лишь убивала и калечила. Он и сам понял какая он мразь, когда пускал пулю себе в лоб.

Она смотрела без единой эмоции. Её сила духа заткнула мне рот. Она круче. Круче Лимы, меня, даже своего отца.

— Ты хочешь быть один? — вдруг уронила она.

Я сглотнул, пытаясь вычислить верную сторону вопроса.

— Никто не хочет.

Она как-то с болью глянула на меня.

— Ты прав.

Меня поволокли в картель. Точней в карцер. Снова голый мерзкопахнущий пол. В том углу я бил любимую девушку плетями. Ради девчушки, с которой даже не успел проститься. Ради той, что перечеркнула моё эго, той, что вернула меня из мира злобы, обиды, ненависти. Габи — та страница, перевернув которую, меняется всё: сюжет, эмоции, жизнь, смысл. Она мой ключик, что я не сберег, путь, что засыпали песком тлена.

Лишь месть освятит её детский святой лик, оправдает мою потерю, скажет ей слова благодарности.

На утро меня ввели в кабинет Марселу. Вид старика заметно поплохел — серое лицо, опавшие скулы, даже сдулся живот. Ему хреново, но он держался.

— Мило, что мгновенно отреагировал на мою просьбу, — просипел старик.

— Спасибо, что не забываешь, — прорычал в ответ я.