— Не вздумай читать мне нотаций, Грейнджер. Если хочешь знать, мне совершенно не жаль. Я знаю, что я сделала, а больше этого не знает никто, потому что никто не взял на себя труд разобраться. Вам кажется, что если Драко Малфой и Гарри Поттер, враги из врагов, вдруг влюбились друг в друга, это может быть только действием чар. А на самом деле все вовсе не так, и чары тут ни при чем.

— Ни при чем?! — вскричала Гермиона. — Сольвейг, я знаю, что такое словоключ! И как он действует, я тоже знаю!

Что-то злобно прошипев сквозь зубы, Сольвейг поднялась с кровати.

— В таком случае, Грейнджер, ты должна знать, что действие любого заклинания со временем проходит.

Поэтому советую тебе не беспокоиться в том случае, если тебе покажется, что я и на тебя наложила какое-нибудь привораживающее заклинание.

— Подожди… — Гермиона, едва не упав, скатилась с кровати, но не успела она подняться на ноги, как за слизеринкой захлопнулась дверь. — Сольвейг!

Хогвартс, 28 февраля 1998 года

Хогвартс, 28 февраля 1998 года

Сольвейг дулась еще недели две, никак не меньше. Гермиона по десять раз на дню собиралась пойти к ней мириться, понимая, что Сольвейг никогда не сделает первый шаг к примирению, но что-то останавливало.

Гермионе не хотелось думать, что это боязнь собственных, новых и таких странных чувств, и она предпочитала думать, что у нее нет времени, и она не может отловить Сольвейг — не подходить же к ней в Большом зале, у всех на виду.

А в конце февраля случилась весна, и, вдыхая мокрый, сладкий, почти теплый воздух, Гермиона чувствовала непонятную и острую тоску, желание бежать — просто бежать, или стоять на чернеющей лесной прогалине, подставив лицо светло-желтому, по-весеннему радостному и застенчивому солнцу, любоваться на белые облачка, что несутся вприпрыжку по небу, и еще быть в чьих-то объятиях, прижав руки к чужой груди, спрятав лицо в чужой шее, чувствуя прикосновения к своим волосам. Сердце словно подменили — незнакомое существо в груди билось быстро, так что Гермиона задыхалась, исчезало, оставляя на своем месте трепещущую пустоту, всякий раз, стоило ей увидеть каштановые блики на стриженных черных волосах, пыталось плакать, петь и сочинять стихи…

Гермиона думала, что Сольвейг не пойдет на квиддич — это была бы отличная возможность поговорить. Но, выйдя после завтрака из Большого зала сразу за слизеринцами, чтобы не потерять из виду Сольвейг, Гермиона увидела, что та вместе со всеми — впрочем, относительно вместе, поскольку все старшекурсники, болтая и перекрикивая друг друга, толпились вокруг семерых игроков, а Сольвейг шла чуть в стороне и сзади, не отставая, не обгоняя и не вливаясь в группу, не вступая в разговоры, засунув руки в карманы и опустив в задумчивости голову — идет к выходу из замка. Гермиона замерла в дверях, раздумывая, как же ей поступить, и чуть не подпрыгнула от неожиданности, когда над ухом спросили: