— Что ты мой любезный, — нежно протянул старший Димург. Впрочем, узрев прижатого к груди Седми мальчика, с сомкнутыми глазами, послал это сыну мысленно. И сразу, чтобы успокоить добавил, — прибыл с разрешения Родителя, на малое время… Как велел Родитель, абы разобраться с моими непокорными, своевольными сынами.

— Отец, — Вежды, обаче, молвил вслух… и в том величании передал все испытанное им в Млечном Пути напряжение… всю свою любовь, утомление и радость.

Он стремительно шагнул к Першему и почитай упал в его объятия, от нежности даже сомкнув очи, словно потеряв сознание.

— Ну… ну, мой бесценный… что ты? Как дурно выглядишь… утомлен, обессилен, — мягко протянул старший Димург, однако все также мысленно, при том поглаживая сына по курчавым волосам и вроде спуская со своих долгих перст золотое сияние на его кожу, целуя его в очи и виски. — Почему не выполнил требования моего и Родителя покинуть Млечный Путь, когда еще были силы? Можно разве быть таким упрямцем? Мы все знаем, что ты искусен в полемике, но поверь, мой драгоценный малецык, не стоит это свое качество так часто демонстрировать. И в целом Родитель был вельми на тебя сердит, когда сказывал мне о твоем неподчинении и склонности к бесконечному диспуту, коему ты подверг Его итак перегруженное Естество.

И Вежды, наконец, глубоко выдохнув, отворил очи и широко улыбнулся… несомненно, ощутив благодарность к Родителю, который не стал расстраивать Першего чудачествами его старшего сына… Сокрыв истинность своего негодования на Вежды, и переведя сие на склонность к диспуту… такая малость, в сравнении с истинной картиной его неподчинения.

Дотоль недвижно приникший к плечу Седми Яробор Живко, и впрямь бывший в обмороке, внезапно очнулся… Пред его очами появились полоски бледновато-серых облаков колыхающихся в фиолетовом своде залы, и резкая боль нежданно наполнила голову, шею, плечи, конечности и само туловище, так точно кто-то, желая вырваться из заточения, надавил на плоть изнутри. А острая боль втиснулась в нос, очи и уши, она рывком брякнулась об легкие, окатила сердце, а после выплеснулась кровью из ноздрей… не просто тонкими струйками, а прямо-таки густым потоком.

— А!.. — захлебываясь бьющей из носа юшкой вскрикнул Ярушка и на чуть-чуть отклонившись от плеча Бога, обдал его белое сакхи тем кровавым фонтаном.

— Ах! — не менее тревожно возбужденно дыхнул Седми, ощутив как судорожно затряслось под его рукой тело юноши, и плотное смаглое сияние, выбившись из-под кожи и одежды озарило все кругом.

Перший незамедлительно выпустил из объятий старшего сына, передавая его в руки стоящего подле брата. И когда Небо приобняв Вежды, укрыл того в своих объятиях, Димург торопливо шагнул к Седми, и забрал у него мальчика. Все также спешно Господь развернул юношу на правый бок, и, пристроив его голову на свою ладонь, приник устами к судорожно вздрагивающему лицу, где кожа пошла малой зябью. Целуя там не только лоб, сомкнувшиеся очи, покрытые кровью щеки и губы.