–
–
Призрак утрачивает контроль над своими очертаниями. Он дрожит и колеблется, будто захваченный землетрясением. Я ощущаю его жгучую ярость. Окна гостиной трясутся, рамы трещат. Раздавленные мухи взмывают клубами сажи в воздух. Все вокруг наполняет гудение. Куллин кричит в ужасе, когда книги и всевозможные предметы начинают слетать с полок, а свитки пергаментов взлетают, точно серпантин, разбрасываемый во время парада.
Они напоминают мне о триумфальном шествии на Трациане Примарис, во время которого я был изувечен. На мгновение я снова оказываюсь там, в процессии, над которой струятся бумажные ленты и парят лепестки цветов. Сквозь серпантинные вихри я различаю возвышающуюся передо мной Арку Спатиана.
С проклятием, постигшим меня в тот день, я так никогда и не смирился, и даже не пытался. Но сегодня нас всех ожидает куда более страшное проклятие.
Я зову Карла, извиняясь и утешая его.
– Прости, – говорю я. – Прости.
Снова и снова повторяю эти слова. Разозленный призрак Карла заходится мучительной дрожью, дымка расслаивается, и последние остатки того, что было Карлом Тониусом, загораются и опадают, превращаясь в мелкую лужицу, подернутую едким туманом.
Как только он пропадает, в гостиной становится тихо, если не считать жужжания мух. Снаружи бушует гроза, но сквозь ее рев прорезаются и другие звуки. Во-первых, урчание, уже отличимое от беспрестанных раскатов грома. Во-вторых, мы слышим отчетливый скрежет – кажется, будто скалы трутся друг о друга.
– Нам остается только бежать, – произносит Молох.