– А если бы ты был с оружием, что бы изменилось? – подняла брови Пайсина.

– Ничего, – пожал плечами Тис. – А вот если бы с оружием был Джай, могло случиться страшное. Боюсь я не слишком хороший фехтовальщик, чтобы остановить его, не поранив. Или не убив.

– Ты ведь убивал уже? – прищурилась Пайсина.

Тис оглянулся. В зале почти не оставалось учеников, большинство поспешило отправиться в дом воспитанников, чтобы ополоснуться и собираться на завтрак, но оставшиеся кроме него и Джора трое – Сиона, Флич, Фаола – замерли, ожидая ответа.

– Я защищал свою жизнь, – ответил Тис.

Он помнил тот день по секундам, хотя и ни предвидел его, и ни осознавал промелькнувшие события в те мгновения, когда они происходили. Он перебрал их в памяти уже после. Тогда он впервые пожалел, что он в платье. Оно могло помешать ему двигаться так, как должно. Так, как он научился у Дилиса, до изнурения упражнял себя за глухой стеной кузницы Фомха, да и потом, в каморке, которую ему выделила в Дрохайте Сничта. Однако и это сожаление тоже было последующим. В те мгновения он ничего не чувствовал. Только собственное радостное удивление, что он сделал один из тайников именно у этой двери в темном коридоре. Он же и в самом думал лишь об одном – если придется с боем выбираться из трактира, возьмется за тот меч, что за дверной рамой. Если придется укрываться в трактире, тот, что в тайнике под лестницей. Реальность рассудила по своему.

Когда когтистая лапа легла ему на плечо, Тис не отстранился, не отпрыгнул в сторону, а присел, держась за край дверной рамы, нащупывая рукоять меча за ветхой планкой. Зверь наклонился за ним, сверкая в темноте глазами и рыча проклятия и угрозы, но спасительный клинок уже был в руке. Он вошел в плоть зверя снизу вверх до удивления легко, словно пробежал по проторенной тропке, и когда зверь захрипел, замерев, Тис подумал лишь об одном – нужно выходить из трактира, пока внезапная нужда не погнала кого-то в сортир. Его удар не был отточенным ударом великого мастера, как потом не раз слышал сам Тис, он был всего лишь его удачей, случайностью. Не случайностью было все последующее. То, как он нащупал щеколду, толкнул дверь и спиной вперед вышел из темноты на улицу, моля всех богов, чтобы там никого не оказалось. То, что он не смог вытащить меч из плоти врага, и то, что тот, хрипя, почему-то пошел вслед за ним. То, что Тис, пятясь, дошел почти до помойных баков, думая лишь о том, что жалко, до соплей и до одури жалко оставлять меч в этом хищном, внушающем ужас теле, но меч оставить нужно, потому что тот же Дилис говорил ему постоянно, когда идет схватка, нет времени для раздумий, но когда она заканчивается, не время для спешки. И то, что он так и не поднял взор вверх, потому как ненависть во взгляде пойманного на клинок песьеглавца как будто прожигала его насквозь. И то, что уже у противоположной стены, когда Тис начал тянуться к второму тайнику, чтобы оставить другой меч в ране, он успел заметить судорожное движение пальцев песьеглавца, мать рассказывала ему об этой магии, когда жесты и позы значат почти то же самое что слова. И то, что отработанные тысячами повторений движения опережали его собственные мысли.