Тис еще раз оглянулся на мертвых и стал осматривать вазу, стараясь не прикасаться к ней, боясь, что она разрушится от его прикосновения. И он нашел разгадку на ее обороте.

На каменном полу в луже высохшей крови лежала черная стрела с клеймом Глика.

В стенке вазы зияло отверстие, заткнутое ножом. Ножом с белым диском на гарде.

Тис наклонился, провел рукой над стрелой, и почувствовал леденящий ужас. Если вся сила четырех пределов определялась волей защитников крепости, заклявших себя на тысячи лет, то эта стрела была наполнена злой волей тысяч и тысяч слуг зла. А что если отсечь мглистый смерч над собственным плечом этой стрелой?

Тис закрыл глаза и еще раз вспомнил слова смотрителя.

«Божье отрицается божьим, но зло не уничтожается злом, а лишь умножается им. Мне нечем помочь тебе, а до того, что тебе поможет, тебе никогда не добраться, и это и есть добро, поскольку ты бы добрался до собственной смерти, так как возможное избавление непосильно для смертного».

Непосильно для смертного.

Тис вспомнил, как он убил нюхача. Какая липкая, невыносимая сладость и отвратительная, гнилостная радость охватили его. И как его рвало потом всю ночь. И что эта сладость затопила его в миг смерти врага, и могла бы сопровождать его целый год.

Вместо боли.

Если бы он не захлебнулся этой сладостью.

И Тис снял с пояса нож Фуара.

Подошел ближе к вазе и приложил его лезвие к лезвию белого ножа.

Затем осторожно положил левую руку на рукоять белого ножа.

Точно так же, как он делал это, сжимая рукояти двух мечей на заднем дворе трактира Байрела.

Точно так же.

И ряд мертвых воинов, ряд мертвых детей, рад мертвых мальчишек и девчонок сделал шаг вперед.

Мертвые глаза уставились на Тиса, поскольку именно он мог освободить их.

И оставить Приют Окаянных без защиты.

Гаоту, Дину, Йору. Фиону и Фаолу. Мисарту и Йоку. Бича, Джора, Мала и всех остальных.

Осталось шесть лет. Половина жизни для некоторых воспитанников. И миг для тех, кто охраняет Стебли.