И это был конец.

Глава 27 Апофеоз Гибель мира Во тьму

Глава 27

Апофеоз

Гибель мира

Во тьму

Но нет, это был еще не конец. От удара молота тело Фулгрима взорвалось, и прозвучавший при этом крик оказался воплем рождения. Из останков Фениксийца вырвалась вспышка чистой энергии, которая наполнила зал невыносимо ярким, всепроникающим светом. Подобно новорожденному солнцу, это невероятное сияние стало центром всего: огненное перерождение, новая плоть, созданная из пепла старой.

Свет усиливался, и Пертурабо сделал шаг назад. С его молота каплями белого фосфора стекала высвобожденная материя, и он понял, что упоительная сила, которую он ощутил при разрушении маугетара, была лишь тенью того, что создавалось в этом сиянии.

Глаза всех в зале обратились к источнику света, хотя наверняка это будет им стоить зрения или даже разума. Заслоняясь от сияния руками, следя за ним в мерцающих отражениях, уцелевшие воины наблюдали нечто одновременно великолепное и ужасное: мучительную смерть и жестокое рождение, слившиеся воедино.

Из центра свечения доносились крики, и страшнее этих криков не было ничего. В них слышались утрата, боль, отчаяние и сожаление о том, что забыто навсегда. Пертурабо казалось, что дьявольские интонации страдания в этих воплях говорят о страхе новорожденного, покидающего утробу матери, об ужасе перед неведомым, наполненным болью миром — и одновременно о желании исследовать этот мир. Такой же восторг испытывает резчик плоти, не знающий иных законов своего искусства кроме того, что работой своей он возвысится.

Когда вопль боли и восторга достиг предела, за которым уже не мог продолжаться, свет начал раскрываться — словно лепестки ночного цветка или светящаяся куколка, выпускающая наружу метаморфическое создание. В центре свечения парило некое существо, и Пертурабо не сразу осознал, насколько невероятно то, что он видит.

Это был Фулгрим — обнаженный в первозданной чистоте, стершей с тела вульгарные рисунки, которыми он уродовал свою плоть, и сделавшей его столь же совершенным, каким его когда-то создал Император. При виде Фениксийца даже величайшим скульпторам пришлось бы отбросить свои инструменты, ибо они не смогли бы изваять ничего столь же прекрасного.

От ран, нанесенных Эйдолоном, не осталось и следа; когда Фулгрим опустил руки, в глазах его блестели отсветы давно погибших миров. Он запрокинул голову, и миллионы камней-душ, поднявшихся вслед за ним из центра планеты, раскололись с оглушительным треском. Исчезая, они жертвовали свою энергию свету, многократно усиливая его, так что вокруг Фулгрима образовалась мерцающая серебряная паутина.