– Я не человек.

– Ну, конечно. Среди людей таких лапупсичков просто не бывает.

– Я серьёзно.

– Стол всё равно отпусти.

– Во мне есть геном. Даже не знаю чей. Но это оболочка, хотя и отделить её невозможно.

– Ну и слава богу. Ещё не хватало, чтобы ты тут начал сдирать с себя кожу. Только про то, что говорил, я ничего не поняла. Переведи.

– Тебе это всё равно ничего не скажет.

– Ну, и пусть не скажет. С девушками на свидании говорить про всякие ужасы неприлично. Знаешь, как меня сейчас муштруют: так не стань, эдак не посмотри, эти слова фи-и какие вульгарные. Во у меня где вся эта наука! А тут ты ещё. Мог бы и что-то приятное мне рассказать.

– А про что?

– Про себя, хотя бы. Только без сдирания кожи.

– До встречи с тобой и рассказывать нечего. Пустота и одиночество. А после – сама знаешь. Кроме тебя мне ничего не нужно.

– Совсем-совсем?

– Ты даже не представляешь до какой степени.

– Если стол ломать не будешь, то, может быть я тебя ещё раз поцелую.

– Правда?

Господи! Что со мной делает этот дуремурик?! Хороший. И целуется так нежно. Не то что эти … Аж голова кружится и хочется, чтобы блаженство продолжалось вечно.

Наглый корчмарь чуть не поплатился жизнью! Это же надо додуматься проорать над ухом, что «заведение закрывается»! Еле вырвала его из лап Гарри.

Потом мы гуляли ко мне домой. По пути какие-то типы попытались преградить нам дорогу, но, после того, как головы двоих наглецов звонко лязгнули она о другую, незнакомцы решили, что гулять мы будем каждые сами по себе.

Гарричек ещё читал стихи о любви и рассказывал про какую-то вселенную, которая «бесконечна в своём разнообразии».

Ничего, кроме последней фразы, не запомнила, потому что не могла решить приглашать мне лапупсичка домой или ну его. С одной стороны – интересно, как оно. А с другой – чего такого я об этом не знаю. Все серьёзные ритуалы на этом замешаны. А если это не одно и то же?