– У меня ни от кого нет никакого разрешения, – отозвалась Кюри, – но я готова сделать то же самое.

Так они стояли друг против друга, пока вдруг жнец Кюри не повернулась к входной двери и не выстрелила.

Взрыв грохнул за передними окнами хижины, а взрывная волна бросила Сан Мартина на пол. Кюри же, стоявшая в дверном проеме, даже не вздрогнула. Сан Мартин добрался до двери и увидел, во что выстрел мортиры жнеца Кюри превратил его автомобиль. Тот пылал, как костер, облитый бензином.

Новый выстрел. На сей раз запылала ее собственная машина.

– Ну что ж, – сказала Кюри. – Я полагаю, теперь вы просто вынуждены остаться на ланч.

Сан Мартин посмотрел на горящие автомобили и вздохнул, зная, что, потерпев такую неудачу, он станет объектом насмешек. Потом он посмотрел на жнеца Кюри, в ее стальные серые глаза, оценил то спокойствие, с которым держалась эта женщина, и понял, что не ему тягаться с Marquesa de la Muerte. Оставалось только неодобрительно смотреть да качать головой.

– Это плохо! Очень, очень плохо!

… Но даже во сне я занимаюсь «жатвой». Вот сон, который посещает меня слишком, пожалуй, часто. Я иду по незнакомой улице, которую должна бы знать, но не знаю. В руках у меня вилы, – инструмент, в обычной жизни не используемый, потому что неудобные острия плохо приспособлены для «жатвы»: при ударе они начинают вибрировать, издавая звук, средний между звоном и стоном – очень похоже на звучание камертона у тоновиков. Передо мной женщина, объект «жатвы». Я ударяю ее вилами, но ничего не получается. Раны ее мгновенно затягиваются. Она не страдает, нисколько не испугана. Хотя и удовольствия на ее лице я не вижу. Она просто стоит, а я безуспешно пытаюсь прервать ее жизнь. Наконец она открывает рот, чтобы что-то сказать, но ее слова тонут в ужасных стонах, издаваемых моими вилами, и я ничего не слышу. Обычно в этом месте я с криком просыпаюсь. Из журнала жнеца Кюри.

… Но даже во сне я занимаюсь «жатвой».

Вот сон, который посещает меня слишком, пожалуй, часто. Я иду по незнакомой улице, которую должна бы знать, но не знаю. В руках у меня вилы, – инструмент, в обычной жизни не используемый, потому что неудобные острия плохо приспособлены для «жатвы»: при ударе они начинают вибрировать, издавая звук, средний между звоном и стоном – очень похоже на звучание камертона у тоновиков.

Передо мной женщина, объект «жатвы». Я ударяю ее вилами, но ничего не получается. Раны ее мгновенно затягиваются. Она не страдает, нисколько не испугана. Хотя и удовольствия на ее лице я не вижу. Она просто стоит, а я безуспешно пытаюсь прервать ее жизнь. Наконец она открывает рот, чтобы что-то сказать, но ее слова тонут в ужасных стонах, издаваемых моими вилами, и я ничего не слышу.