– Мне все ясно, – кивает Лабберт.

– Вижу, вы здесь размышляете. Не буду мешать. Но как закончите, советую пройти в конец коридора и два раза повернуть направо.

– Что там?

Хорст не отвечает и, словно робот, выдвигается вперед.

Теперь любопытство Лабберта не позволяет ему ходить и спокойно размышлять. Он идет по указанному маршруту и натыкается на дверь. Открывает – и обнаруживает в маленьком помещении человека. Мужчина невысокого роста стоит к нему спиной и, склонившись над столом, поедает пирожные. Чувствуя, что к нему в комнату кто-то вошел, он закидывает в себя миниатюрную кремовую корзинку и оборачивается, выпрямляя спину. Лицо Лабберта замирает в изумлении. Этого не может быть! Перед ним – Адольф Гитлер!

– Удивлены? – спрашивает он голосом, который знаком Лабберту с 39-го года.

– Что это значит?! Мы ведь летим вас спасать. А вы… здесь? Как?

– Вы летите спасать человека, чьей точной копией я являюсь.

– Вы двойник?!

– Да. Чтобы у победителей не возникло вопросов, я вынужден подменить фюрера в его смерти. Для всех, прямо или косвенно, он должен остаться в Берлине. Пусть даже в виде трупа, в виде сожженных останков, но так, и не иначе. Много лет назад из-за сходства с фюрером меня похитили и привезли в место, о котором я ничего не знал. Как позже выяснилось, это была Антарктида. Поскольку по происхождению я румын, меня заставили выучить немецкий язык. Да так, что я позабыл свой родной. Есть у них особые методы… – Двойник тянется за очередной кремовой корзинкой и, проглотив, продолжает: – Затем я осваивал мимику и жесты.

– А голос? Его-то как?

– Вы не поверите, но когда я вжился в бытие этого человека, когда начал повторять его движения, копировать во всем, в чем только можно, голос стал меняться самопроизвольно.

– Они все предусмотрели… – шепчет Лабберт, потрясенно покидая комнату.

Берлин. Фюрербункер. Тот же день, 7:30 утра.

В стенах бетонной цитадели еще присутствует жизнь. Под монотонный звук электрогенераторов, топот офицерских сапог, клацанье дверных фиксаторов, вдоль стен бункера проносятся звуки немецкой речи. Всюду царит какая-то неестественная сдержанность, выраженная в невозмутимых лицах и малоподвижных глазах всех здесь находящихся. Лишь грубые, в крайней степени нескладные движения тела, в том числе сопутствующие ходьбе, выдают высший градус нервозности. В этом бункере поголовно утрачено чувство времени. Его жители пользуются часами не для того, чтобы иметь представление о том, какое сейчас время суток, а лишь для того, чтобы придавать событиям некий определенный ритм и не запутаться в их череде. Однако в последние сутки поток информации извне сокращается до ничтожно малых значений.