Выдвижная распорка оторвалась. Полметра днища болталось и подпрыгивало впереди дрона, когда он перевернулся через стабилизатор. Материал рассыпался и рвался, оставляя след искр, трение перешло на топливный бак, и жидкий водород взорвался ослепительным огненным шаром бледно-голубого пламени.

Несколько мгновений Купер смотрел на горящий дрон, потом закинул назад голову и зарычал. Рядом с ним смеялась Шеннон, прикрыв рот ладонью, а в другой руке держа дробовик. Они сделали это, справились, и пусть рядом бушевало сражение, пусть миру еще грозили опасности, но он и дальше будет вращаться, еще есть время…

Купер думал так, когда из ангара появился второй дрон.

Они с Шеннон переглянулись. Она посмотрела на взлетную полосу.

– Нет, – сказал Купер, проследив за ее взглядом.

– Да, – ответила она и бросила ему дробовик. – Кончай с Сореном.

И припустила к стоящему планеру.

Глава 42

Глава 42

Лук Хаммонд стоял в темноте, глядя, как заживо сгорают люди.

Он всю свою жизнь был воином и давно уже пришел к выводу, что ни один хороший человек не мог бы оказаться в тех местах, в которых побывал он, видеть то, что видел он, делать то, что делал он. И не имело значения, что он сражался за свою страну, за своих детей. Не имело значения, что он был человеком дисциплинированным и сдержанным. Существовал зверь – роняющее слюну, гнилое улыбающееся животное, от которого воняло сексом, потом и дерьмом. Каждый мужчина чувствовал его. Большинство людей проживали отмеренный им срок и умирали, не проведя ни минуты в обществе этого зверя, не ощутив той жуткой свободы или знания красоты, которая произрастает из ужаса. Никакие слова не могли описать его, потому что оно родилось там, где нет слов, когда не было слов.

Хорошие люди никогда бы не согласились с тем, что огонь более всего соблазнителен, когда он выходит из-под контроля.

Но люди в тех окнах теперь знали это. Победа или поражение, жизнь или смерть – вот знание, которое навсегда останется с ними. Его можно не замечать, загонять вглубь, проклинать, но экзистенциальную истину изменить уже невозможно. Мужчины, с криком сгорающие в огне, тоже знали это.

В этом не было ни романтики. Ни морали. Оно просто было.

Лук предполагал, что, как только линия обороны будет сломлена, как только часть Сыновей прорвется в город, воля обороняющихся будет подавлена. Он ошибался. Хотя десятки его солдат прорвались через оборонительные преграды, хотя виджиланты проникли в город, звуки боев раздавались в каждом квартале, люди в окнах продолжали сражаться. Они дрались, проявляя волю, которая рождается в человеке, когда он защищает свой дом и своих детей, и Лук уважал их за это.