Теодор внимательно изучал литературные описания антисемитов, его увлекала их карикатурная нереальность.
Иногда по ходу чтения он хихикал под нос. Чувством юмора он обладал. От если бы я был антисемитом, - размышлял он, - то умел бы смеяться над собой, я был бы ироничным антисемитом.
Он вышел на станции. (Клошар тоже вышел). На улице Теодор купи в киоске сигареты и пачку бумажных платков. О остановился, чтобы высморкаться, и тогда-то на него налетел тот бородатый нищий; вони никак Теодора не предупредила – нос был забит.
- Пару злотых на кусок хлеба, уважаемый, - захрипел оборванец.
Теодор как можно скорее отодвинулся от него.
- Сколько не жалко, шеф, сколько не жалко, - не отступал от него клошар.
Теодор выбросил платок, отвернулся и быстрым шагом направился к переходу.
- Голодному жидишься, еврей[2] ебаный! – позорил его вослед бездомный.
Проходя впоследствии мимо витрины бутика, Теодор притормозил и присмотрелся к своему отражению в стекле. Волосы темные, но, скорее, шатен, а не брюнет; нос – самый обычный; скулы, правда, очерчены сильнее обычного… Хммм. Интересно, ругань бездомного была просто синонимом скупости, или же ассоциация в его мыслях появилась от чего-то другого?
На трамвайной остановке он открыл блокнот и записал:
Если бы он был антисемитом, то в генетику бы не верил.
Ключи он вынул еще до того, как до него дошло, что дверь открыта. Запах соуса к спагетти наконец-то преодолел забитые ноздри. Жаня крутилась по кухне. На ушах наушники, так что его не услышала. Он склонился, чтобы поцеловать ее в шею – та нервно отодвинулась, поначалу он подумал, что это потому, что застал ее врасплох, но тут же отметил стиснутые губы и прищуренные глаза: подняв ложку она мерила его взглядом, словно учительница прихваченного на списывании ученика.
- Что? – разложил он руки.
- Иди помойся.
- Но в чем дело?
Ведь не ответит.
Быть может, вообще не следовало упоминать о браке, размышлял Теодором под душем. Но, как правило, она настроям не поддается, он очень ценил ее именно за этот вот спокойный – мужской – рационализм; Жаня никогда не устраивала сцен или истерик.